Эстер расправила плечи и двинулась к кровати. Регмонт обладал завидным потенциалом и мог бы стать замечательным человеком.

Он был красивым, чрезвычайно обаятельным и бесконечно одаренным: за что бы он ни брался, к чему бы ни прилагал усилия, везде ему сопутствовал успех. Женщины зарились на него, мужчины его уважали. Но он не видел в себе этих завидных качеств. Как ни печально, но в его голове до сих пор звучали насмешливые и уничижительные слова отца, и они пересиливали любые хвалы в его адрес. Он чувствовал себя недостойным любви и реагировал на это досадное обстоятельство, как научил его отец — насилием.

Больше Эстер была не в силах подыскивать ему оправдания. Самой главной особенностью Регмонта было желание полностью контролировать ее во всем, начиная от одежды и кончая едой, и манипулировать ею. Он винил в своих приступах ярости спиртные напитки, в которых себе не отказывал, а иногда и ее. Он по-прежнему никогда не признавал своей вины ни в чем, и было мало надежды на то, что он изменится. И Эстер оставалось только предпринять шаги к тому, чтобы позаботиться о своем ребенке и защитить его.

Когда она приблизилась к постели, муж пошевелился, и его гладкая мускулистая рука потянулась к ее стороне кровати. Не найдя Эстер, он оторвал голову от подушки, и на лице его появилась медлительная и сонная улыбка. По телу Эстер пробежала легкая дрожь.

Несмотря на то что его голова оставалась всклокоченной и он был обнажен, невозможно было отрицать его золотистой мужественной красоты. Но под ангельскими чертами скрывались и бушевали терзавшие его демоны.

Он перекатился на спину и приподнялся, опираясь на деревянное резное изголовье кровати. Простыня спустилась ему на бедра и прикрывала их, а обнаженные широкая грудь и плоский живот представляли собой захватывающее зрелище.

— Я слышу отсюда твои мысли, — пробормотал он. — Что тебя так занимает?

— Мне надо кое-что сказать тебе.

Регмонт спустил ноги с кровати и теперь стоял ослепительно обнаженный и бесстыдный.

— Через минуту я буду полностью к твоим услугам, — сказал он.

Он поцеловал мимоходом ее в щеку на пути к ночному сосуду и направился за ширму в углу.

Когда он появился снова, Эстер заговорила:

— Я жду ребенка.

Он остановился так резко, что даже споткнулся. Глаза его широко раскрылись, лицо залила бледность.

— Эстер, Господи…

Она не могла бы сказать, какой реакции ожидала, но не этого ужасного молчания.

— Я надеялась, что ты обрадуешься.

Регмонт с трудом вздохнул:

— Конечно, я рад. Прости меня, но я немного ошарашен. Я привык думать, что, возможно, ты бесплодна, как твоя сестра.

— Значит, отчасти поэтому ты гневаешься на меня?

Но как бы он разгневался, если бы узнал, какие меры она предпринимала в последние несколько лет, чтобы предотвратить зачатие? От одной этой мысли ей стало страшно.

— Гневаюсь? — Он вспыхнул. — Не начинай скандалить! Только не сегодня!

— Я никогда не скандалю, — возразила Эстер бесцветным тоном. — Я ненавижу ссоры, и ты это знаешь. У меня в детстве их было слишком много, чтобы желать продолжать в том же духе в течение всей жизни.

Его синие глаза угрожающе заблестели.

— Если бы я не знал твоего мягкого характера так хорошо, я бы подумал, что ты намеренно провоцируешь меня.

— Говоря правду?

Ее сердце зачастило от страха, но она не хотела ему поддаваться.

— Мы просто разговариваем, Эдвард.

— Похоже, ты не рада тому, что у нас будет ребенок.

— Буду рада, если мне станет ясно, что ему ничего не угрожает.

— А в чем дело?

Регмонт сделал движение к стулу, на котором накануне оставил халат.

— Ты обращалась к доктору?

— По утрам у меня бывает тошнота, но это вполне нормально. Мне сказали, что пока все идет, как и должно. — Она старалась преодолеть побуждение вскинуть подбородок, понимая, что даже молчаливый вызов только ухудшит настроение Регмонта. — Но все же я должна позаботиться о себе и избегать… травм.

На его щеке задергался мускул.

— Конечно.

— И мне надо есть побольше.

— Я все время твержу тебе об этом.

— Да, но это трудно, если постоянно страдаешь от боли.

Его губы побелели, и это было верным признаком того, что надвигается опасность, но она пренебрегла этим.

— Принимая все это во внимание, я хотела бы пораньше уехать за город, а ты можешь присоединиться ко мне по окончании сезона.

— Ты моя жена, — рявкнул он, завязывая узлом пояс халата. — Твое место рядом со мной.

— Знаю, но мы должны подумать о ребенке.

— Мне не нравится твой тон и намеки на то, что я могу представлять угрозу для своего младенца.

— Не ты. — Это была белая ложь. — А спиртные напитки.

— Я не буду пить. — Регмонт скрестил руки на груди. — На случай, если ты этого не заметила, я не пью уже почти три недели.

У него случались и более длительные перерывы, но что-то всегда возвращало его к прежнему образу жизни и к злоупотреблению спиртными напитками.

— Никакие предосторожности не лишни, если речь идет о ребенке.

— Ты останешься здесь, — процедил он сквозь зубы, направляясь к двери. — И больше я не желаю слушать чепуху по поводу твоего отъезда.

— Эдвард, пожалуйста…

Дверь хлопнула, и разговор на этом закончился.

— Ты выглядишь потрясающе! — похвалила сына Элспет, спускавшаяся по лестнице в вестибюль. — И какую же дебютантку ты намерен сегодня осчастливить своим визитом?

Майкл прекратил манипуляции со своим безупречным галстуком и встретил взгляд матери в зеркале, перед которым стоял.

— Добрый день, матушка.

Она подняла бровь, видя, как он берет свою шляпу с пристенного столика, но ничего не сказала. Послеполуденное солнце, просачиваясь сквозь стрельчатое окно, расположенное над двустворчатыми дверьми, падало косыми лучами на мраморный пол. Непрямое освещение льстило внешности его матери, а в платье в цветочек она выглядела моложе.

Губы ее изогнулись.

— Леди Регмонт помогла мне составить список дебютанток. Она очень восприимчива, обладает отличными связями и очень хочет видеть тебя в счастливом браке.

Майкл окаменел. Внезапно ему показалось, что отлично сшитый на заказ синий сюртук стал ему тесен.

— Мне приятно слышать, что вы так сблизились. Я так и думал, что вы сойдетесь.

— Да, мы стали гораздо ближе, чем я думала. Бедняжка так рано потеряла мать, да и Джессики сейчас здесь нет, и я теперь люблю Эстер, как родную дочь.