Любовь этого человека к извращениям четко проглядывала в его жестких зеленых глазах и хищном выражении лица. Яснее ясного, он находил Сару восхитительной и аппетитной не потому, что она в данный момент прекрасно выглядела, а из-за ее шестнадцати лет и синяков и кровоподтеков. Его похотливый взгляд медленно переходил с ее подбитого глаза на окровавленную щеку, и он явно испытывал от этого такое же эротическое удовольствие, какое мог бы доставить нормальному мужчине вид обнаженной груди или ягодиц. Разумеется, он жестко контролировал свои садистские наклонности и сдерживал нездоровые эмоции педофила. Извращенец, заключивший собственные разнузданные потребности в совершенно приемлемые рамки, заменив их агрессивностью и честолюбием, которые быстро вознесли его почти на самый верх в Бюро. Тем не менее он как был, так и остался педофилом и садистом.

Трудно сказать, какое чувство возобладало у Пика – изумление или отвращение. Изумился он не столько тому, что обнаружил эти черты в Шарпе, сколько наличию у самого себя такой проницательности. Хоть он и хотел стать легендой, Джерри Пик прекрасно понимал, что для своих двадцати семи лет он наивен, особенно как агент Бюро, имеет тенденцию судить о людях и событиях поверхностно, не в состоянии копнуть поглубже. Порой, несмотря на свою подготовку и важную работу, он чувствовал, что во многом остался еще мальчишкой. Теперь же, глядя, как Шарп поедает глазами Сару Киль, просто не может от нее оторваться, Джерри Пик неожиданно ощутил большое воодушевление. Может быть, он наконец начинает взрослеть, несмотря на то что вроде уже поздновато.

Энсон Шарп смотрел на покалеченную тоненькую руку сияющими зелеными глазами, а на губах его играла легкая улыбка.

Со стуком и скрипом, напугавшими Пика, дверь распахнулась, и вошел доктор Уэрфелл. Шарп моргнул, встряхнулся, как бы выходя из глубокого транса, и сделал шаг назад, наблюдая, как доктор обнажил руку девушки и сделал ей инъекцию, чтобы побороть действие двух ранее принятых препаратов.

Через несколько минут девушка очнулась, правда, еще плохо ориентировалась. Она не могла вспомнить, где находится, как сюда попала, почему избита и у нее все болит. Она несколько раз спросила, кто такие Уэрфелл, Шарп и Пик, и Уэрфелл терпеливо ответил на все вопросы, одновременно проверяя ее пульс, прослушивая сердце и рассматривая глаза с помощью маленького фонарика.

Шарпу надоело наблюдать за медленным пробуждением девушки.

– А вы достаточную дозу ей дали, чтобы противодействовать лекарству, или схитрили, доктор?

– Требуется время, – холодно ответил тот.

– У нас нет времени, – заявил Шарп.

Немного погодя Сара Киль перестала задавать вопросы, вздрогнула, потому что память вернулась к ней, и сказала:

– Эрик!

Пику казалось, что еще больше побледнеть невозможно, но она умудрилась это сделать. Ее трясла крупная дрожь.

Шарп быстро вернулся к кровати.

– Благодарю вас, доктор. Уэрфелл нахмурился:

– Что вы хотите сказать?

– Что она проснулась, мы ее допросим, а вы можете идти, оставив нас одних. Ясно?

Доктор Уэрфелл попытался настаивать, что он должен остаться около пациентки, так как ей может стать хуже от укола. Шарп надавил, используя свое положение федерального агента. Уэрфелл неохотно сдался, но сначала пошел было к окну открыть шторы. Шарп велел оставить их закрытыми. Тогда Уэрфелл направился к выключателю зажечь свет, но Шарп приказал ему оставить свет в покое.

– Яркий свет повредит глазам бедняжки, – объяснил он, хотя его неожиданная забота о Саре была явно неискренней.

У Пика появилось неприятное предчувствие, что Шарп собирается грубо обойтись с девушкой, напугать ее до смерти, вне зависимости от того, есть в этом необходимость или нет. Даже если она расскажет им все, что знает, заместитель директора собирается запугать ее, просто чтобы получить удовольствие. Для него, по всей вероятности, запугивание и издевательство, нравственная и эмоциональная пытка были общественно приемлемым способом хотя бы частично получить то удовлетворение, которое он получил бы, избив и трахнув девушку. Этот засранец предпочитал, чтобы в палате было темно, потому что таким образом намеревался создать более угрожающую обстановку.

Когда доктор вышел, Шарп приблизился к кровати девушки. Он опустил бортик с одной стороны и сел на край. Взяв двумя руками здоровую руку Сары, он ее успокаивающе сжал, улыбнулся, представился и сказал, что хочет поговорить с ней. Одновременно он принялся одной своей огромной лапой водить по ее худенькой руке, вниз и вверх, до коротенького рукава больничной рубашки, и жест этот вовсе не казался успокаивающим, а скорее похотливым. Пик отступил в угол, где было потемнее, отчасти потому, что Шарп, как он понимал, вовсе не ждет, что он будет принимать участие в допросе девушки, но больше потому, что не хотел, чтобы Шарп видел его лицо. Хотя ему и удалось заглянуть глубоко в душу Шарпа и он теперь ясно понимал, что через годик станет совсем другим человеком, он еще недостаточно переменился, чтобы взять под контроль выражение своего лица или суметь скрыть отвращение.

– Я не могу об этом говорить. – Сара Киль, с испугом глядя на Шарпа, отодвинулась по возможности подальше. – Миссис Либен велела мне никому ничего не говорить.

Все еще не выпуская ее здоровой руки, он поднял правую руку и костяшками пальцев легко провел по ее гладкой здоровой щеке. Вроде бы жест симпатии или сочувствия, но на самом деле все было не так.

– Миссис Либен разыскивается как преступница, Сара, – мягко произнес он. – Есть ордер на ее арест. Я его сам подписал. Она обвиняется в серьезных нарушениях закона об оборонной безопасности. Имеется подозрение, что она украла некоторые секреты, связанные с обороной, может, даже передала их Советам. Ты ведь не хочешь защищать такого человека, правда, Сара?

– Она была очень добра ко мне, – проговорила Сара.

Пик обратил внимание, что девушка хочет избежать прикосновения руки Шарпа, гладившей ее лицо, но явно боится его обидеть. Очевидно, она еще не понимала, что он ей угрожает. Скоро поймет.

– Миссис Либен платит по всем счетам в больнице, – продолжала Сара, – дала мне денег, позвонила моим родным. Она… она такая хорошая, и она попросила не рассказывать об этом, так что я не собираюсь нарушать обещание.

– Как трогательно, – заметил Шарп, беря ее за подбородок и приподнимая ее голову так, чтобы она смотрела на него неповрежденным глазом. – Трогательно, что у такой маленькой шлюшки, как ты, есть принципы.

Потрясенная, она попыталась возразить:

– Я не шлюха. Я никогда…

– О да, – продолжал Шарп, крепче ухватив ее за подбородок и не давая отвернуться. – Может, ты такая твердолобая, что и правды про себя не знаешь, или, может, наркотиков переела, на ты не что иное, как шлюшка, будущая проститутка, поросенок, который вырастет в симпатичную, сладенькую свинку.

– Вы не имеете права так разговаривать со мной!