– Меня ранили в бок, – ответил юноша. – А это, – спокойно произнес он, показав запястье, – след несчастного случая, который произошел со мной сегодня после полудня.

– Несчастный случай?

– Всего лишь глупая оплошность, – уточнил Цезарион. – Мы пришли в храм, чтобы принести жертву богам Сотерам. В честь них названа лодка моего друга Ани. Жрец сообщил мне о смерти царицы. Для меня это было неожиданной новостью, и я очень сильно опечалился. В знак траура я хотел обрезать себе волосы и принести их в жертву духам. Нож нечаянно выскользнул у меня из руки, и я порезался.

Возмущенный центурион с удивлением переспросил:

– Ты хотел обрезать свои волосы?

Цезарион снял петас и показал всем свою изуродованную шевелюру.

– Я, конечно, испортил свой внешний вид, – сказал он, невинно улыбнувшись. – Нож был небольшой, но острый. Нужно было все-таки ножницами...

Цезарион услышал, как за его спиной Симплиций подавил смешок.

– Мне доложили, – прорычал разгневанный центурион, – что какой-то юноша, по описанию похожий на тебя, вскрыл себе вены перед жертвенником и молился о том, чтобы боги отомстили Риму.

Цезарион в недоумении вскинул брови.

– О Зевс! Тот, кто вам такое рассказал, по всей видимости, был изрядно пьян. Я просто хотел срезать несколько локонов и случайно поранился. Или вы считаете, что у меня всегда была такая прическа? Можете спросить у жреца, молился ли я об отмщении и вообще просил ли о чем-то, кроме того, чтобы мне срочно перевязали руку. Жрец отвел меня к себе домой и позаботился обо мне. Скорее всего, ваш осведомитель видел, как мы выходили из храма, и приукрасил эту историю.

Центурион неотрывно смотрел на Цезариона.

– Ты ведь был очень предан царице?

– Да, – без промедления ответил Цезарион. – Я сражался до конца ради нее и ради всего дома Лагидов. Если это преступление, тогда убейте меня за это. Но в таком случае вам придется лишить жизни тысячи других людей, включая половину вашего сената, которая поддерживала Антония. Однако мне сказали, что император Октавиан объявил амнистию для тех, кто сдался и сложил оружие. Я сдался, я безоружен и, с тех пор как уехал из Береники, ни словом, ни делом не выражал недовольства по поводу сената или римского народа. Чего стоит в таком случае закон, объявленный императором, если на деле он весит меньше, чем та гнусная клевета, которую какой-то захудалый торговец возвел на своего более удачливого конкурента? В руках у вашего чиновника доказательства того, что мой друг Ани заключил законную сделку. Какие доказательства предоставил вам Аристодем?

– Какой же ты дерзкий, маленький ублюдок! – заорал на него центурион и, подозвав взглядом Симплиция, приказал ему: – Снимите с него всю одежду.

Цезарион выпрямился, чувствуя, как кровь прилила к лицу.

– Я – гражданин Александрии, я родом из знатной семьи! Вы не можете обращаться со мной как с рабом! Я требую встречи с военачальником!

– Ах, ты требуешь! Ты это сказал, греческий выродок? – проревел центурион. Кивком головы он приказал Симплицию исполнять приказ, и тот нерешительно взялся рукой за хламиду Цезариона и стянул ее с юноши.

Цезарион обхватил себя руками за плечи, дрожа от негодования. Проблема была не столько в самой наготе – как и все греческие мальчики, он занимался в гимнасии обнаженным, – но в том унижении, которому его собирались подвергнуть. Быть раздетым солдатами и терпеть от них побои и еще бог знает что – что просто немыслимо!

– Да, я требую! – в ярости воскликнул Цезарион. – Что мне еще остается делать, если тот, кто меня допрашивает, нарушает постановление императора? Аристодем, стоя посреди рыночной площади в Коптосе, поклялся, что не потерпит, чтобы египтянин обставил его в торговле. Это заявление слышало полгорода. Отправьте кого-нибудь в Коптос, если не верите мне! И если вы верите этому голословному обвинению, не принимая в расчет наши свидетельства, то вы просто бесчестите Рим и насмехаетесь над законами Цезаря Октавиана! – Юноша, сохраняя надменность во взгляде, обратился к писарю: – Ты все записал? Обязуешься показать это тому, кто стоит выше этого тупицы?

– Разрази меня гром! – воскликнул центурион, угрожающе похлопывая по ладони жезлом. – Ты сказал «тупица»? Уж больно ты гордый, нужно выбить из тебя эту спесь. Держите его.

Симплиций схватил Цезариона за руки и заломил их за спину. Цезарион попытался вырваться, но больно задел раненую руку, и в конце концов его силком поставили на колени. Тяжело дыша, он посмотрел на центуриона полным ненависти взглядом. Гнев был сильнее страха.

– Как ты смеешь?! – с трудом произнес Цезарион, не веря, что все это происходит с ним.

Римлянин жезлом ткнул его в грудь.

– Слишком ты гордый для полукровки-эпилептика.

У Цезариона перехватило дыхание. Он почувствовал острую боль даже через застилающую глаза ярость. Ани все-таки рассказал этому ужасному человеку о его болезни, подробно изложив на допросе обо всех его мучениях и страданиях, чтобы снять с себя вину.

А может быть, Ани тут ни при чем. С таким же успехом это мог сделать Эзана или Аполлоний. Их же наверняка тоже допрашивали, и именно от них, скорее всего, и можно было ожидать такой «услуги».

– Ну что, покрутим перед тобой колесо? – съязвил центурион.

Обычно этот опыт проделывали с рабами на невольничьем рынке, проверяя, нет ли у человека проклятой болезни. На Цезариона это никогда не действовало, но сейчас, в том ослабленном состоянии, в котором он находился, достаточно было лишь подумать о приступе, чтобы его вызвать. Юноша почувствовал запах гнили, и все его естество сковал ужас. «Аполлон! – в отчаянии взмолился он. – Нет!»

– Что... – начал было центурион.

Однако конца фразы Цезарион уже не услышал.

Преступник перестал дышать. Его покрывшееся испариной лицо побледнело, оставаясь почти таким же невозмутимым. На его груди свернулась гадюка, ее блестящая чешуя переливалась на солнце. Мать с кривой усмешкой наблюдает за ней, в ее глазах светится благоговение. «Кажется, это не очень больно», – замечает она и изящным движением проводит краем своего пурпурного плаща по свернувшейся в клубок гадюке... А та, поднимаясь вверх, становится похожей на змею в короне царицы.

Доктор хмуро смотрит на него и ослабляет жгут. Цезарион видит, как красная струйка стекает по внутренней стороне руки из маленького разреза прямо над его локтем. Она извивается, как змея. «Таким образом мы выпустим яд», – довольно говорит доктор, вытирая о тряпку окровавленный ланцет.

Родопис улыбается ему, лежа на шелковом покрывале. Лето, жара, и кажется, будто от ее тела исходит сияние. «А мне не верится, что ты наполнен ядом», – говорит ему девушка.

Актиния захватывает своими красными лепестками улитку. Волны бьются о причал.