Мы уже видели, как он завладел государственной кассой. В 46 году он доверил казну двум своим префектам[500], затем, после восстановления квестуры, он поставил на эти должности бывших преторов, которые на деле стали действовать в качестве префектов принцепса, явившись прообразами будущей имперской администрации. В следующем году Цезарь оставил за собой право назначать триумвиров, отвечающих за чеканку монет (III viri monetales): их число было увеличено до четырех,[501] и за эмиссией денег стали надзирать его собственные рабы[502]. С монет исчезла формула EX S С (ex senatus consulto — по постановлению сената); тем самым сенат лишился последнего свидетельства своих прерогатив[503].

Цезарь от своего лица направлял в провинции военачальников, и жителям провинций оставалось лишь подчиняться их империю[504]. По возвращении Цезаря с Востока собрание плебса предложило ему распределять преторские провинции не по жребию, а по своему усмотрению. Разумеется, это не касалось консульских провинций, однако если вспомнить, что консулы избирались исключительно по рекомендации Цезаря, то можно полностью представить себе весь объем принадлежавшей ему власти. Игра, состоявшая ранее в том, что магистраты договаривались между собой о своих промагистратурах, с этого момента стала невозможной. Один только Цезарь мог раздавать наместничества консулам и преторам, которые сплошь были его ставленниками, а когда он сохранял провинции за собой, то посылал туда представлявших его легатов. В 45 году сенат и плебс предоставили ему свободу единолично решать вопросы войны и мира[505], постановили, что он один должен командовать войсками и распоряжаться финансами. Так Цезарь установил режим абсолютной монархии, во многом предвосхитивший имперский режим, и не случайно именно это имя — Цезарь — стало впоследствии общим именем (nomen), «общим знаменателем» императоров.

Цезарь правил через своих уполномоченных, с помощью кабинета, который, впрочем, уже раньше защищал его интересы во время проконсульства в Галлии и постоянно был начеку.

Кабинет

Так кто же входил в состав его кабинета? Утонченный книжник Г. Оппий, богатый уроженец Гадеса Л. Корнелий Бальб. Оба они входили в элиту всадников, и Тацит написал, что они решали вопросы войны и мира.[506] Еще был офицер главного штаба А. Гирций. Их мнение имело силу закона. Цезарь посылал им шифрованные инструкции[507]. Стабильный кабинет был совершенно необходим, потому что сам он провел в Городе в общей сложности только год. Можно лишь подивиться преданности этих людей и эффективности их действий. Члены кабинета обеспечивали постоянное выполнение воли Цезаря. Именно от них Цицерон получил разрешение произнести речь «В защиту Лигария» (Pro Ligario), и они же обратились к воевавшему в Испании Цезарю с запросом о разрешении на ее публикацию. Так что они обеспечивали не только «связи с общественностью», но и отчасти государственное управление. Например, именно Бальб, следуя инструкциям Цезаря, принял решение о том, что ушедший со своей должности общественный глашатай должен становиться членом муниципального совета.

Цезарь как живое воплощение закона

Все игры с законодательством были на деле лишь фасадом. Буква «конституции» соблюдалась, и голосование о законах проводилось «по всей форме», однако их редакция получала согласие Цезаря или его кабинета, и никто не мог и подумать изменять в них что бы то ни было. Даже те, кто брал на себя инициативу внесения проекта и затем давал законам свои имена, не ведали об их содержании. Сила этого законотворчества была столь велика, что стоило Марку Антонию после смерти Цезаря опубликовать разрозненные черновые тексты, обнаруженные в его сундуках, как они сразу были выгравированы на бронзе и получили статус закона. Аналогично, Юлиев закон о муниципальном управлении (lex Iulia municipalis)[508] на века закрепил римскую политику и статус Италии. Благодаря Цезарю, он получил немыслимый авторитет, превышавший авторитет установлений любого известного истории монарха. Постройка здания правовой системы завершилась после смерти Цезаря, ибо это здание должно было отвечать требованиям меняющегося мира, разрушенного гражданскими войнами, требующего справедливости и большего братства между людьми, но более всего жаждущего установления мира.

Таким образом, Цезарь еще до императоров стал воплощением живого закона, торжествующего даже над Смертью и обеспечивающего жизнеспособность монархии, целью и результатом которой была перестройка общества.

В Риме в период падения Республики социальная напряженность, несомненно, приняла форму классовой борьбы. Для того чтобы разрешить противоречия этого общества, была необходима революция. Цезарь произвел ее сам и по-своему, чтобы его монархия получила поддержку определенным образом обработанного и стало быть манипулируемого общественного мнения. Именно это общественное мнение в большей степени, нежели политические институты, обеспечивало легитимность его власти.

Единовластие Цезаря не могло сосуществовать с наличием партий или групп давления, которые стесняли бы свободу действий диктатора. Ему было необходимо образумить как популяров, так и оптиматов и заблокировать их действия при помощи пропаганды, которая, угадывая их сокровенные желания, ликвидировала бы всякие политические споры.

В первую очередь Цезарь постарался избавиться от объединений популяров. Так называемые «коллегии бедняков» (collegia tenuiorum) с давнего времени вели энергичную борьбу против оптиматов, которые их запретили в 64 году; в 58 году они были восстановлены Клодием[509] с согласия Цезаря, а в 55 году их деятельность была регламентирована Крассом. Однако Цезарь, далекий от того, чтобы признать роль, которую они сыграли в его приходе к власти, и от того, чтобы продемонстрировать им свою признательность за это, разрешил существование лишь освященных древностью традиций профессиональных коллегий[510], а также религиозных объединений, посвятивших себя исключительно культу своих божеств, таких, как синагоги[511] или дионисийские братства, которые появились в Риме впервые после дела о Вакханалиях[512] и распространяли вакхическую мистику[513].