Столбов махнул рукой — мол, не боюсь.

— Михаил Викторович, как думаете, мент, который напал на наркотики, не отступит?

— Одной встречи всегда мало, — неторопливо ответил Столбов. — Но в нем есть стержень. Можно было бы сведения, что он накопал, передать в Кремль. А не хочу! Пусть себя проявит. Пусть себя почувствует не ментом, не мусором, а шерифом. У него на «земле» преступление, и ему плевать, кто преступник и кто его покрывает. Не сдрейфит, не отступит — я его прикрою и не дам в обиду, пока на коне.

— Михаил Викторович… — начала Таня и замолчала. Хотела спросить: «Как думаете, сами-то сколько будете на коне?» И не решилась.

— Сколько я сам буду на коне? — угадал ее мысли Столбов. — Богу ведомо. А мне ведомо одно. Если бы отказался, себя бы не простил.

Сказал так серьезно, что Таня даже не сразу сообразила, что ответить. Попыталась отвлечь:

— Да, вот насчет коней. Еще одна экспедиция намечается. Детский конный клуб «Серая лошадка». Там и обычные занятия, и иппотерапия — детей лечат общением с лошадьми. Рядом коттеджи строят, территорию отхапали, лошадкам и пони из конюшни не выйти. Мальчишка написал, который три года занимается… — Татьяна остановилась.

Столбов ее слушал, внимательно и напряженно Он явно вспоминал, и это прошлое было живее и важнее любой информации.

— Гатчинский район? — спросил он.

— Да, — ответила Татьяна.

— Сделай все сама, — тяжко, нехотя, будто у него болели зубы, сказал Столбов. — Собери сведения, поговори с Ваней (Татьяна кивнула: подразумевался Очкарик), сделай выездку. Я денег дам, все сделаю. «Лошадку» сохраним. А сам там не появлюсь. Не могу.

Молчание текло минуты три. Таня десять раз придумывала какую-нибудь фразу, чтобы нарушить тишину. И каждый раз отбрасывала — не то. Десять раз хотела встать, уйти. Не могла. «Пусть он меня прогонит, а сама не уйду. Если ему надо вспомнить вслух, пусть сделает это сейчас».

— Я возил Надю в «Лошадку» по два раза в неделю, — наконец сказал Столбов. — Она дни считала до каждой поездки. Однажды без спросу залезла на Мустанга — здоровый жеребец, его для взрослого оседлали. Тренер от занятий отстранил, она ревела, я уж потом перед тренером извинялся, вместе дали честное слово, что будет слушаться. Снова разреши ли заниматься.

Еще полминуты тишины.

— Я виноват перед Надькой. Хотел парня. Светке и говорил: рожай мальчишку! Не, потом, конечно, ни слова об этом ни ей, ни Надьке. А она будто понимала, что родилась вместо сына. Вела себя как пацаненок: упадет — не плачет. Еще ходить толком не научилась, лезла на деревья. В детсаду только с мальчишками возилась. Требовала мечи и пистолетики, хотела на коне с мечом скакать. Однажды я при ней Светлане что-то сказал о проблемах, а она услышал, говорит: «Я буду, папа, твоим телохранителем».

Столбов встал, распахнул холодильник, вынул из морозной камеры заиндевелую бутылку.

— Не предлагаю. В такую погоду на водку с пива переходить непросто.

«На что только я не переходила в разную погоду», — хотела, было возразить Таня. Но не стала.

— Не прощу, — рвано, зло сказал Столбов, наливая водку в бокал, — себе не прощу. Понимал же, с кем связался! Надо было Светку с Надькой отправить хоть к ее маме в Краснодар, хоть на Кипр. Не стал. Себя жалел. Хотел, чтобы каждый вечер, когда из арбитража вернусь, чтобы Надька меня на крыльце встречала и рассказывала, с кем сегодня из мальчишек подружилась, с кем подралась. Хотел, чтобы были со мной каждый вечер. Однажды пришел в сознание… А их уже нет. В земле.

Столбов выпил полбокала резким взмахом, но, похоже, не рассчитал силы — дико закашлялся. На покрасневшем лице выступили слезы.

Таня подошла к нему, ловким, уверенным жестом постучала по спине. Налила воды.

— Спасибо, — почти прошептал Столбов.

— Может, тебе одному побыть?

— А ты хочешь уйти? — отрывисто спросил Столбов. И была в этом вопросе не столько обида, сколько печальная предопределенность: кому я сейчас нужен, такой слабый?

— Нет, не хочу, — сказала Татьяна. Достала вторую рюмку.

Полпред, уже не повторяя про опасность перехода с напитка на напиток, налил и ей, и себе.

— И с той поры я один, — сказал он. — Тюрьмы не боюсь, смерти не боюсь, а вот еще одной потери — не хочу. Вообще не хочу, чтобы человек был глубоко в сердце. Чтобы меня не могли взять через него.

Выпили. Водка, верно, осталась от прежнего полпреда, и, несмотря на престижный сосуд, качества была не лучшего: Таня слегка поперхнулась.

— Мстить хотели? — спросила она.

— Да, — ответил Столбов. — Верно, только потому и выжил. Потому и сделал в Зимовце то, что сделал. Про исполнителей не думал — псы, чего на них душу тратить? А вот кого вижу, не во сне даже, просто вижу: как сидит такой упырь, нелюдь в костюме от Армани, и говорит: «Сжечь!» — «Так ведь в доме ребенок». — «Какая разница? Сжечь!» И потом едет к своей бабе. Или жене с киндером. Я понимал: чтобы до такого упыря добраться, нужно выйти на его уровень.

Столбов расстегнул верх рубашки.

— И ведь мотивация вроде бы изменилась. Понял, что могу больше чем отомстить. И забыл про месть… почти. Решил не копать, чтобы главное дело не сорвалось. Но если мне сейчас скажут: вот этот упырь вот там сейчас обитает — не знаю. Держите меня, если сможете. Поеду и руками порву.

Столбов плеснул себе и Тане, не спрашивая. Она опять поперхнулась, на этот раз полпред сам похлопал ее по спине — Таня смущенно посмотрела на него, а он впервые улыбнулся. Или выдавил улыбку.

— Трудно одному? — спросила Таня, чтобы отойти от темы мести.

— Еще как. Ты не спрашиваешь, а я понимаю, о чем думаешь. Эту проблему я просто решил. Раз в месяц сажусь на машину — и в Вологду, в соседнюю область. Бляди мне не нужны, там студенточки блядуют почище иных мастериц. Номер в гостинице снял, машину поставил, в ночник пошел, как пацан, закадрил, которая мне показалась. Ну, там танцы-шманцы, разговоров немножко, про погоду, песни и кино. Потом в номер. Порезвились. Иногда позавтракали. Я сунул гонорар в чулки и адью. И каждый раз слежу, чтобы душой не прикипела.

Столбов оборвал рассказ. Смотрел на Таню смущенно и виновато — чего я так откровенно? Вид его и вправду был как у старшеклассника, рассказавшего старшей сестре то, что не следовало рассказывать. Но хотелось.

Чтобы прервать смущение, Таня сама взялась за холодную бутылку. Себе налила чуток, Столбову чуть больше.

— Давайте Ми…

Хотела сказать: «Михаил Викторович». И поняла: если сейчас будет выкать, то обидит.

— Миша, давай знаешь за что выпьем. Чтобы ты был не один.

— А я сегодня вечером и так не был один, — ответил Столбов. — Ладно, каплю на посошок и пошли…

* * *