Таким образом, у президента уже не было выбора, он сам стал заложником «Норд-Оста». И не только он, но и Бараев. К концу вторых суток мы уже знали, что Мовсар всего лишь марионетка в руках Басаева и Абу Валида и что арабская «Ассоциация мусульманского братства», которая спланировала и финансировала этот рейд, играла, как ей казалось, в беспроигрышную игру: Бараев или согнет Кремль, или вынужден будет взорвать ДК вмеcте с заложниками. И то и другое станет позором России и заставит Путина капитулировать перед фактом исламизации Кавказа.

Третий офицер «Альфы»:

Около десяти вечера нас сняли с «Меридиана» и направили на Дубровку. Террористы заявили, что в шесть утра начнут расстреливать заложников, и поэтому мы идем на штурм. И вот представьте: 25 октября, ночная Москва, дождь. Автобус везет нас на штурм, но за окном нормальная жизнь – люди, машины, витрины, огни Москвы. А мы едем практически на смерть. Нам потом командиры говорили: «Мы смотрели на вас и думали, что вы уже не вернетесь». И вдруг в автобусе по «Русскому радио» объявляют: «По заявкам слушателей передаем песню группы "Любэ" "Давай за…"». И пошло: «Серыми тучами небо затянуто… Давай за жизнь, давай, брат, до конца!..» Ну, нас эта песня просто вдохновила…

«АиФ»:

Спецотряды «Альфа» и «Вымпел» выдвигаются к объекту штурма. Неожиданно головной джип (сзади пять автобусов, в которых двести вооруженных, лучших в мире штурмовиков России) тормозят на милицейском посту возле оперативного штаба. Минут десять милиционеры выясняют у своего начальства необходимость их пребывания в «зоне». Несмотря на предъявленные удостоверения ФСБ, сотрудники МВД пытались узнать цель их приезда и даже собирались навести «шмон» в автобусах. Только спокойствие спецназовцев спасло милиционеров от мордобоя.

Отряды расположились на отдых в здании госпиталя для ветеранов войны, в пятидесяти метрах от Театрального центра. Легли прямо в коридорах на полу, подстелив под себя бронежилеты. Сердобольные нянечки и медсестры тут же принесли матрацы. Уже спящим парням они подкладывали под головы подушки. Затем каждого молча перекрестили. Мужики спали крепко, кто-то даже во сне причмокивал губами. Через три часа спецназ ФСБ шел на верную смерть. Когда ребята спускались по лестнице, медперсонал смотрел на них, как на обреченных, словно уходящих в НИКУДА.

Дарья Васильевна Стародубец:

«Эта третья ночь – последняя, – говорили бандиты. – Если подвижек не случится, начинаем второй этап операции». Какой именно, не объясняли, но было ясно, что нас ждет что-то жестокое.

Виталий Парамзин:

Я решил, что пора что-то делать. Я слышал, какие-то две девушки убежали из туалета, прыгнули в окно. В принципе я думал об этом. Мы тоже периодически ходили в туалет. Потом думаю: нет, вряд ли это хорошим закончится, прыгнешь туда и сломаешь себе все. И тебя же подстрелят. И вот я думал, искал, как же выйти, выскочить из этого здания, но ничего в голову не шло. По моим подсчетам, вероятность того, что кто-то отсюда выйдет живым, – процентов десять. Был момент, когда нам сказали, чтобы мы сели кучнее вокруг бомбы. Мы с Аней сели на самый верх возле звукорежиссерской кабинки. И, глядя на этот снаряд со взрывчаткой, который стоял в центре балкона, я понимал, что если что-то случится, то здесь будет просто воронка, и все.

Был клочок бумажки, какой-то обрывок. Я написал письмо родным, простился со всеми.

Мы разобрали кресла, так удобнее было лежать.

А рядом стояла эта чеченка с тротилом.

Аня Колецкова:

Женщина, которая сидела рядом с этой чеченкой, поступала так: сидит, молчит, а потом возмущенно как бабахнет мужу: «Не спи!» Все оборачиваются. Ну что делать? Может быть, ей так легче было со стрессом справляться…

Через какое-то время все стали укладываться. Я говорю Виталику: лучше снять ботинки, они там не вмещаются, мешают. А эта женщина отреагировала немедленно: «Ну да! И поставите их на самый верх!»

Но спать я не могла. А старалась как можно чаще отпрашиваться в туалет. Я думала: туалет в крыле здания, то есть чем чаще я в туалете, тем больше шансов, что в момент взрыва меня не будет в зале. И в туалете все высматривала – а куда меня бросит взрывной волной?..

Как-то по дороге из туалета попросила у чеченцев еду. Они дали мне груду шоколадок. Я принесла их на балкон, вывалила на кресло, и тут же один мужчина схватил целую горсть. Я говорю: «Это детям, вы что!» А он: «Мы тут все равны!» Представляете?

Павел Ковалев:

Вот другая сцена: сошедший с ума мужчина поет и качает головой из стороны в сторону. Это было, кажется, уже на третьи сутки – в пятницу. Чем дальше, тем сильнее апатия и покорность судьбе охватывали людей.

Фугас на креслах в центре зала замер молчаливой угрозой.

Ночью нас вновь тасуют, сажая поближе к нему.

Аноним:

Я не хочу, чтобы вы опубликовали мою фамилию. Но хочу сказать: мне с первой минуты было ясно, что будет штурм, больше того – что штурм должен быть. Потому что чеченцы – люди другой нравственности, другой этики и другой психики. У них женщины гордятся своими мужьями – разбойниками, бандитами, головорезами. А мужчины режут людей, как баранов, – не убивают, а именно режут, перерезают горло и смотрят, как течет кровь. Своих детей они сызмальства учат не пахать землю, не работать, а жить разбоем. «Мой сын – бандит!» – это у них звучит гордо. Поэтому взорваться вмеcте с нами было для них делом чести, доблести и геройства. Просто праздник души! Ну где еще вы найдете девушек, которые, обвесившись взрывчаткой, дернут за кольцо и взорвут себя? У нас даже в войну таких не было! А эти… эти просто мечтали взорваться…

Александр Зельцерман, 28 лет, рижанин:

С мамой и сестрой мы сидели в первом ряду партера. Когда террористы спускались со сцены и садились рядом, приклад их автомата лежал у меня на коленях. Это были страшные минуты… Возле меня сидел болгарин, и мы вмеcте строили план побега, если начнутся расстрелы. Поэтому постепенно стали пересаживаться ближе к выходу. Решили попытаться обезвредить одну смертницу на пути к выходу и выломать дверь. Но представьте себе: у нее на поясе взрывчатка, в одной руке детонатор, а в другой – пистолет. У некоторых боевиков кольцо детонатора прямо на пальце. Ближе к концу третьих суток сестра пересела ко мне и мы решили в критический момент бежать вмеcте и выпрыгнуть через окно в коридоре…

Александр Сталь:

К нам на балкон из партера пустили маму одного из мальчиков-артистов. Он очень смущался, что остальные дети сами по себе, а он с мамой. У его мамы была с собой книжечка с иконой Матроны Московской и молитвой к ней. Она пустила ее по рядам, и дети по очереди читали молитву. Кто-то написал на листе бумаги «Отче Наш» и тоже передал по рядам, и те, кто не знал молитву, читали с бумажки. Я хотел написать народу «Верую», но не было бумаги, да и «Отче Наш» был проще, поэтому я ограничился тем, что тихо прочитал детям вслух «Символ Веры».