Резким движением Фрост распахнул дверь, ожидая увидеть там кого угодно.

На пороге стояла женщина, на вид спокойная и уравновешенная, ее волосы тускло блестели в слабом свете лампочки.

— Мистер Фрост? — осведомилась она.

От удивления или скорее от облегчения Фрост затряс головой.

— Да, — сказал он, — Войдите.

Женщина переступила порог.

— Надеюсь, — произнесла она, — я не отниму у вас много времени. Меня зовут Энн Харрисон, я адвокат.

— Энн Харрисон, — повторил Фрост. — Рад познакомиться. Это вы…

— Да, это я, — кивнула она, — Я защищала Франклина Чэпмэна.

— Я видел фотографию в газете. Мог бы сразу узнать.

— Мистер Фрост, — взглянула на него женщина, — буду с вами откровенна. Мне следовало вам позвонить, но я не была уверена, захотите ли вы со мной встретиться. Поэтому решила прийти. Надеюсь, вы меня не выставите.

— Что вы, — опешил Фрост. — Почему? Садитесь, пожалуйста.

Она села в кресло, где только что сидел Фрост.

Красивая, разглядывал ее хозяин, но в ее красоте кроется сила. Изысканная твердость.

— Мне нужна ваша помощь, — начала Энн.

Фрост подошел к другому креслу, сел, но не торопился с ответом.

— Я не вполне понимаю, о чем речь, — ответил он наконец.

— Мне сказали, что вы человек, с которым можно разговаривать.

— Кто сказал?

— Не важно. — Она покачала головой. — Говорят. Вы меня выслушаете?

— Естественно. Как иначе я смогу помочь?

— Да, конечно, — вздохнула она. — Это касается Чэпмэна.

— Вы сделали для него все, что могли, — заметил Фрост. — Ничто не говорило в его пользу.

— В том-то и дело, — кивнула она. — Может быть, кто-то смог бы сделать и больше, но не я. Несправедливо все это.

— Но законно, — пожал плечами Фрост.

— Да, конечно. И я живу законом, точнее — обязана жить. Но юрист должен различать закон и справедливость, это не всегда одно и то же. Лишать человека права на вторую жизнь нельзя. Да, по независящим от него обстоятельствам Чэпмэн опоздал, и умершая потеряла свой шанс. Но почему он тоже должен быть лишен этого шанса? Это закон джунглей: око за око, зуб за зуб. Но мы же разумны, мы цивилизованны. Разве не существует милосердия? Разве нет сострадания? Неужели мы вернулись к первобытным нравам?

— Мы живем в промежутке, — потер лоб Фрост. — Мы на полпути между старым образом жизни и ее новыми условиями. Старые правила неприменимы, а применять новые — рано. Поэтому потребовалось создать законы переходного периода, и среди них главенствующий — новые поколения обязаны заботиться о поколениях ушедших так, чтобы под угрозой не оказался план оживления. Если эта гарантия будет нарушена хотя бы однажды, мы подорвем доверие к себе. Поэтому необходим кодекс, предусматривающий самое строгое наказание нарушителям.

— Было бы лучше, — произнесла Харрисон, — если бы Чэпмэна допросили под наркозом. Я предлагала, даже настаивала, но он отказался. Есть люди, которые не могут выставлять свою жизнь на публичное разбирательство — даже себе во вред. В некоторых случаях такая проверка обязательна — при измене, например. А в этом — нет. Лучше бы его проверили…

— Я пока не понимаю главного, — прервал ее Фрост. — Чем я могу помочь вам?

— Если бы я вас убедила, — сказала она, — что помилование возможно, вы могли бы посодействовать мне через Центр. Если бы Нетленный Центр обратился к суду…

— Погодите, — перебил Фрост, — я не собираюсь делать ничего подобного. Я занимаюсь связями с общественностью, а никак не с судом.

— Мистер Фрост, — вздохнула она, — Буду с вами совершенно откровенна. Я поняла, что вы единственный человек в Центре, который уделит мне время и выслушает. Я пришла и не собираюсь лукавить. Я борюсь за своего клиента и сделаю все, чтобы помочь ему.

— Он знает, что вы здесь?

— Нет, он не одобрил бы, если бы узнал, — покачала она головой, — Он странноват, мистер Фрост. Он горд, упрям и ни-чего бы не стал просить. Но я попрошу, если понадобится.

— Стали бы вы стараться ради любого другого клиента? — хмыкнул Фрост. — Вряд ли. В чем тут дело?

— Не в том, о чем вы думаете, — выпрямилась она. — Хотя я не в обиде, если вы действительно так подумали. Ему присуще крайне редкое сейчас чувство собственного достоинства, готовность встретить беду и не просить пощады. И это разрывает мне сердце, мистер Фрост. Он попал в капкан — в сети закона, который сочинили лет сто назад в приступе энтузиазма, решив, что ничто не должно омрачить золотой век. Может быть, и неплохой закон, да только устарел. Он служил для устрашения и предназначение свое выполнил. Я проверила — за все это время к смерти приговорено менее двадцати человек. Значит, свою миссию закон выполнил. Он способствовал устройству того общества, создать которое мы хотели или думали, что хотим. Теперь нет никакого смысла в том, чтобы применять наказание в полной мере. Но есть еще причина, почему меня это задело Я присутствовала, когда его лишали передатчика. Вы когда-нибудь видели...

— Но это выходит далеко за пределы ваших обязанностей, — запротестовал Фрост — Вам не следовало быть там.

— Мистер Фрост, — напряглась она. — Когда я берусь за очередное дело, то принимаю на себя определенные обязательства и защищаю своего клиента до конца. Я не снимаю свое попечение.

— Как в этом случае, — заметил Фрост.

— Да, — кивнула она. — Так вот, я стояла возле него и видела, как приговор приводят в исполнение. Физически — тут ничего страшного. Где-то у сердца — передатчик, его сигнал фиксируется мониторами, а когда биение пульса прекращается, в нужное место немедленно высылают спасателей. И они извлекли передатчик — маленькую металлическую вещицу — и швырнули на металлический поднос с инструментами. Но там лежал не просто кусочек металла, там лежала человеческая жизнь. Теперь его пульс не отмечается на мониторах, и, когда он умрет, не приедет никакая спасательная бригада. Вокруг рассуждают о тысячах лет жизни, о миллионах — все болтают о вечности. А для моего клиента нет ни тысячи, ни миллиона, ни вечности; ему осталось лет сорок, а то и меньше.

— А как бы поступили вы? — осведомился Фрост, — Вшили бы передатчик обратно, будто ничего не произошло?

— Нет конечно. Человек совершил преступление и должен ответить. Но правосудие не должно мстить. Почему бы не смягчить приговор до изгнания? Тяжело и это, но ведь не смерть?

— Не многим лучше смерти, — возразил Фрост. — Клеймятся обе щеки, человека вышвыривают из общества. Общение запрещено, даже если ему угрожает смерть. Никаких прав, никакой собственности — только одежда, которая была на нем в момент приговора..