Кровь. Большое, расплывшееся пятно.

Совсем не такое, какое остается, когда немного порежешься или разобьешь нос. Отнюдь. Это пятно было размером чуть ли не с голову.

Джоанна закрыла глаза и дотронулась пальцем до середины ржавого, бурого пятна. Оно оказалось влажным на ощупь, как земля в погребе. Джоанна посмотрела на кончик пальца – он побурел.

Она с трудом встала и, обуреваемая растущей паникой, поплелась по комнате.

Яростно постучала в дверь.

Открыл снова Томас. Джоанна хотела назвать их по именам, бросить обвинение в лицо тюремщику.

И вдруг заметила предмет, который свешивался у него из кармана.

Это были четки – те самые, пробковые, подаренные Марухе. Она поклялась хранить их вечно, как символ веры, надежды и жизни взаперти.

Джоанна дождалась, пока он захлопнет дверь, а затем рухнула на пол, закрыла лицо ладонями и горько разрыдалась.

* * *

Они поняли, что она все знает.

О Марухе и Беатрис.

Наверное, догадались по тому, как она вскакивала, когда они отпирали дверь, или отпрыгивала, если приближались хоть на фут. А Джоанна невольно гадала, кто из них спустил курок или всадил нож. Томас, который в эти дни хандрил сильнее обычного? Или Пуэнто, наставивший автомат на Джоэль, когда девочка болела воспалением легких и плакала? Или оба?

Джоанна окончательно убедилась, что ее тюремщики догадались, когда к ней пришел доктор и извинился за то, что ее придется приковать к стене.

Он очень сожалеет, объяснил он, но это для ее же собственного блага.

– Если начнет стрелять патруль USDF, вы будете в большей безопасности.

Джоанна только раз попросила этого не делать. Доктор пожал плечами и сказал, что такие решения не в его власти. И вообще это только на ночь.

Один конец цепи они приковали к давно не работающему радиатору, а другой – к ее ноге.

Это доставляло ей физические неудобства и моральную боль. И расставило все точки над i в ее существовании – теперь она была буквально заперта на замок.

По утрам один из охранников заходил в комнату и освобождал ее от цепи, и Джоанна почти не дышала, пока этот ритуал не завершался. Только тогда она могла быть уверена, что проживет хотя бы до обеда. И начинала ждать времени кормления. Эта жизнь от часа до часа ее совершенно измучила. Джоанна постоянно нервничала, часто плакала и, случалось, подолгу не могла унять дрожь.

Когда она сказала Галине, что не сомневается – Маруху и Беатрис убили, та покачала головой и ответила:

– Нет, их отпустили.

– Неправда, – возразила Джоанна. – Я видела у Томаса четки Марухи. Она никогда с ними не расставалась. В тот вечер, когда они исчезли, охранница выключила новости. А на матраце появилось кровавое пятно.

Но Галина больше ничего не хотела слушать. Она была глуха к ее словам.

Это сводило с ума. Джоанне становилось дурно.

Но она поняла: пытаться говорить с Галиной о некоторых вещах – все равно что обращаться к стене. А она прекрасно знала, что это такое, потому что теперь, когда рядом не было подруг, разговаривала со стенами. Ей казалось, что это менее безумно, чем говорить сама с собой.

Иногда стена превращалась в знакомого человека. Пола. Джоанна пыталась представить, где он теперь. В тюрьме за контрабанду наркотиков? Мертв? Когда она совсем задыхалась от страха, то сажала его перед собой и рассказывала, что произошло с ней за день.

Иногда Пол задавал ей вопросы.

«У тебя что-то случилось?»

Да, убили моих подруг.

«Может, ты ошибаешься?»

Нет, в тот день, когда они исчезли, я обнаружила на матраце кровь.

«Наверное, одна из твоих подруг порезалась».

Крови слишком много. И еще – Маруха оставила здесь одну вещь.

«И тем не менее…»

Ты должен мне верить. Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Но я абсолютно нормальна.

«Я тебе верю».

Я боюсь. Боюсь каждый день.

«Мужайся. Ты же Зена, моя королева воинов. Помнишь? И еще: я за тобой приду».

Когда? Я хочу домой.

«Скоро, моя дорогая».

Когда же?

«Скоро».

* * *

Она спросила Томаса о четках.

– Маруха отдала их вам, когда вы ее освободили?

Томас не ответил и подал ей четки.

Джоанна стала присматриваться, как запирается дверь: ключ поворачивался снаружи и приводил в движение небольшой язычок замка. Старый деревянный косяк был изъеден жучками. Вот и все запоры.

Она сняла с нитки одну пробковую четку – бусинка была податливой, как полузастывшая глина.

И когда Галина выводила ее на кормление Джоэль, засунула кусочек пробки в замочную скважину и вдавила большим пальцем.

Вечером охранница закрыла за ней дверь и исправно повернула ключ в замке. Джоанна прислушивалась, ожидая предательского щелчка. И не услышала.

Ее охватило возбуждение. Обдало жаром, как после глотка старого коньяка в холодный день.

Чтобы вырваться из тюрьмы, Беатрис нарисовала на потолке звезды, но ее убили в постели.

Беатрис было легче.

А она прикована к стене и не может уйти без ребенка.

Возник вопрос – что делать? Утро приходило за утром, Джоанна просыпалась, однако у нее не возникало ни единой мысли, как совершить побег. Она не стала обсуждать стратегию со стенами. Решила так: сделает первый шаг; если получится, пойдет дальше.

Но выход наметился сам собой. Случилось нечто такое, что устраняло два самых серьезных препятствия.

Снова заболела Джоэль.

На этот раз она довольно сильно простудилась – рассопливилась, стала капризничать, у нее слегка поднялась температура.

Джоанна попросила Галину, чтобы девочку оставили с ней. Не на час или на два, а на всю ночь, как в тот раз, когда Джоэль подхватила воспаление легких и Джоанна всю ночь ходила по комнате с дочерью на руках.

Галина согласилась.

Тогда она попросила еще об одном. Нельзя ли снять с нее цепь? На случай если девочку придется убаюкивать? Надо будет носить ее по всей комнате. А перемещаться гораздо удобнее, если человек не прикован к радиатору.

Галина заколебалась.

Джоанна продолжала упрашивать, и няня пообещала поговорить с охраной.

В тот вечер дежурил Томас. Возможно, после того, как Джоанна проявила религиозность и взяла у него четки, он стал относиться к ней лучше. А может быть, хотел загладить вину за убийство ее подруг? «Хорошо, – согласился он. – В эту ночь никаких цепей».