Сказано – сделано. Меня снабдили дешевым лоскутом – такие куски-разномерки отечественной ткани, отмеченные явным брачком (когда по краю, а когда и по основной глади) и по этой причине не пропущенные бдительным фабричным ОТК, продавались в специальных магазинах с существенной скидкой от первоначальной цены. А поскольку скидок как таковых плановая советская торговля не предусматривала – видимо, чуя в них буржуазное баловство, которое, только дай слабину, не доведет до добра, – называлось это «уценкой»: не путать с «усушкой» и «утруской», посредством которых рядовые торгового фронта, закаленные в боях с покупателями, исправно перекладывали отбитые у противника трофеи из государственного кармана в свой. Что уж говорить о тыловиках, пребывавших в верхних торговых чинах, – там работали такие механизмы, перед которыми и сам Меттерних пристыженно снял бы шляпу, беря свои слова назад.

Что касается иных механизмов, рубеж шестидесятых – семидесятых был полон противоречий. После «Чехословакии» власть закручивала гайки, еще не ведая, что уже через пятнадцать лет – для истории срок ничтожный – сорвет-таки резьбу. Однако в другом, житейском смысле, к примеру, в области моды (для тринадцатилетней девчонки эта область – политики важней), наметились явные послабления.

В прежние годы мода диктовала жесткие условия: юбка солнце-клеш – всем надеть юбку! Рукав-фонарик – ать-два, все как одна! Прическа «венчик мира» – хочешь слыть красавицей, не зевай, накручивай. Рецидивы, как водится, случались. Взять тот же пресловутый «сессо́н» или «сассу́н» – кто как произносил. Впрочем, у нас, в отличие от французского подлинника, предлагавшего какие-никакие степени свободы, он бытовал в единственной форме. И все-таки – я пытаюсь обозначить историческую тенденцию – модницы начала семидесятых чувствовали себя вправе шагать слегка не в ногу. Что, в свою очередь, не могло не отразиться на деятельности доморощенных портних.

Раньше проблема «правильной» – одной на всех – выкройки решалась элементарно: их передавали из рук в руки (как стихи или романсы, которые можно позаимствовать из альбома подруги; или, перенося сам базовый принцип на почву более близких мне аналогий: как слепенькую самиздатскую копию – под честное слово и на одну ночь[54]). В новых исторических условиях выкройки полагалось строить.

Дело, однако, осложнялось тем, что в советской швейной отрасли орудовали свои отъявленные методисты, чьи представления о «построении выкроек» сформировались, как я догадываюсь, еще до войны. Своим, тогда еще неопытным шилом я хватанула этой патоки на школьных уроках домоводства.

Делалось это примерно так. Сперва снять с себя многочисленные мерки. Потом долго и нудно – держа в голове безумные формулы: ОБ (окружность бедер) плюс 3,5 см минус 1,8 см, – что-то вычерчивать на куске миллиметровой бумаги, соединяя ТВЖ (точку выступа живота) с БТТ (боковой точкой талии), потом еще что-то с чем-то – и только потом кроить. Это как если бы (объяснение для современных продвинутых девушек) пользователю, вознамерившемуся скачать на свой айфон какое-нибудь приложение, предложили разработать его самостоятельно – типа с нуля.

Результат, во всяком случае, выходил сопоставимый: на боку морщило, на талии подхватывало, сгибы бантовой складки преблагополучно распадались, ее уголки вздергивало – в общем, вид готового изделия, мягко говоря, оставлял желать.

Сунувшись в старые мамины тетрадки еще со швейных курсов (самой записаться на курсы – такая мысль мелькнула, но что-то во мне противилось), я обнаружила специальный раздел: «Посадка изделия по фигуре» – где, под прикрытием вполне резонных соображений, дескать, «у каждого человека есть свои, индивидуальные, особенности», давались «добрые» советы, каким образом изделие следует доводить. «Проще всего на манекене». Идея завести в доме безголового болвана, в точности повторяющего мои мерки, меня не слишком вдохновляла: во-первых, где его взять? И что прикажете делать, когда через год-два мои мерки наверняка изменятся, – волочь болвана на помойку? Ладно бы – один раз. А потом?.. Осознав грустную перспективу: унылый ряд одноногих чучел, обсиженных помойными голубями, – являясь мне во снах, они качали бы невидимыми головами: «На кого ты нас, бедных-беззответных, променяла…»; или того хуже: глядели бы с немым укором – этот методический совет я решительно отмела.

Первое изделие (платье из сухой и колкой полушерсти с «восточными огурцами» – выкройку я не строила, воспользовалась готовой из московского «Журнала мод») на мне доводила мама. С каждым уколом портновской булавкой (ритуал доводки эту неприятность, увы, предусматривает) мой энтузиазм все заметней сдувался, ни дать ни взять первомайский шарик. Боюсь, рано или поздно он и вовсе бы лопнул. Но, на мое счастье, волна очередного детанта, разрядки международной напряженности, прибила к советскому берегу гэдээровский «PRAMO». (Почему гэдээровский, а, скажем, не фээргэшный – не спрашивайте.) Он-то и сдвинул мои швейные университеты с мертвой точки.

Даже беглое сравнение «нашей» и «их» методик позволяло выявить разительное отличие. «Мы», предлагая шьющей публике ту или иную модель, снабжали ее выкройкой в одном, максимум в двух размерах. Тем, чья фигура не отвечала требованиям, заявленным в примечаниях к картинке, приходилось либо вовсе отказаться от своего выбора, либо увеличивать/уменьшать – хочешь, на глазок, при доводке; хочешь, заранее, руководствуясь расчетными формулами: см. выше.

Шкала «их» исходных размеров была существенно шире. Еще: выбирая «нашу» выкройку, портниха морально готовилась к тому, что ее собственный, положим, 46-й, в другой раз окажется «сорок восьмым-пятидесятым» (такая же в точности неразбериха царила и в отделах готового платья, со временем породив нашу уникальную, отдающую истинно духовным величием, маркировку размеров: «сорок шестой на сорок восьмой», но чаще наоборот: «пятьдесят второй на сорок восьмой» – что мы и слышали из уст утомленных жизнью продавщиц[55]). Выбрав «PRAMO», о таких нежданно-негаданных подлянках можно было забыть: если оказывалось, что ваш «тридцать восьмой» – по европейской, что само по себе приятно, градации – жмет или врезается, неча пенять на выкройку, а, воспользовавшись бессмертным рецептом Майи Плисецкой, надо «прекратить жрать».