Песня закончилась. Присутствующие захлопали в ладоши, и аплодисменты долго не смолкали. Потом мама подошла к микрофону и крикнула: «А теперь споет Ева!». Я смотрела на нее, не понимая, чего она хочет. Она указала на меня пальцем и повторила: «А теперь будет петь Ева». Я лишилась дара речи. Толпа подтолкнула меня к сцене, и мне помогли на нее взобраться. Я стояла там и видела внизу море людей, которые смеялись и показывали на меня пальцами. Джон пытался ко мне подойти, но мама его не пустила. Она снова крикнула, что сейчас буду петь я:

— Она споет своему парню. Она споет «Smoke Gets in Your Eyes», — объявила она, поворачиваясь к музыкантам.

Она знала, что мне нравится эта песня, но я никогда не пела ее, тем более при ней.

Сегодня меня возмущает, что профессиональный оркестр подчинился пьяной женщине, а толпа вынуждала незнакомую девушку петь. Мне хочется поверить, что память мне изменила, заманила в лабиринт и смеется у меня за спиной. Но я знаю: то, что я помню, происходило на самом деле.

Я помню, как все уставились на меня. Как Джон смотрел на меня. Как мама смотрела на меня и смеялась. Как оркестр заиграл музыку. Как я на деревянных ногах подошла к микрофону и начала петь о дымке в глазах возлюбленного. Мой голос дрожал, срывался и наконец затих. Я похолодела. Меня прошиб ледяной пот. Сердце готово было выпрыгнуть из груди на грязный пол к ногам толпы. Коленки у меня затряслись. Все поплыло перед глазами. Я почувствовала, что падаю.

Очнулась я не скоро. Я лежала в постели, а Джон сидел рядом и держал меня за руку. Мамы не было. Я видела только силуэт Джона в темноте. Заметив, что я очнулась, он опустился на колени и погладил меня по щеке.

— Ева, как ты себя чувствуешь? Тебе лучше? Бог мой, как ты меня напугала.

— Что произошло?

Я попыталась сесть, но Джон мягко толкнул меня обратно на подушки и поднес к губам стакан воды. Я отпила немного, но немного воды пролилось.

— Ты потеряла сознание на сцене. Если бы один из музыкантов не подхватил тебя, ты рухнула бы прямо на пол. Я не мог помочь тебе, я стоял слишком далеко. Нам удалось привести тебя в чувство и довести до такси. Твоя мама очень переживала. Она поехала с нами домой, мы пытались тебя уложить, а ты, словно в бреду, бормотала что-то бессвязное про собаку и карточные игры.

— Мама здесь?

— Наверное, она уже легла. Мы с ней долго сидели у твоей постели. Она очень волновалась и хотела вызвать врача, но потом мы решили, что лучше подождать до утра.

— Мама сидела здесь? С тобой?

— Да, а потом ушла к себе. Я думаю…

Джон. Обними меня. Обними меня. Спаси меня.

— Джон, ты не мог бы прилечь рядом? Пожалуйста. Обними меня, Джон, обними!

Он посмотрел на меня с нежностью, разделся и лег в постель, в ту самую, которую я так долго защищала с помощью крысоловки.

— Я так беспокоился за тебя, — признался он, обнимая меня.

Я лежала в постели в одежде, пропитанной потом и сигаретным дымом. Джон помог мне раздеться и сложил одежду на полу у кровати. У него дрожали руки.

Мне хочется сжать кулаки так, чтобы костяшки побелели, и прогнать воспоминания о той ночи. Наши руки, губы, языки изучали тела друг друга, мы впитывали запах друг друга, ощущали друг друга на вкус, чувствовали гладкое и шершавое, горячее и холодное, росу и лепестки роз. Мое тело горело как в лихорадке. Разум блуждал где-то далеко. Джон принес мой букет роз к постели, и их темно-красные лепестки наблюдали за нами. Вот какого цвета любовь! Она красная до черноты. Я знаю, той ночью Джон дал мне то, что осталось со мной до сих пор.

Мы уснули, обнимая друг друга, и проснулись, только когда мама вошла в спальню и сообщила, что стол накрыт к завтраку. Помню, я удивилась, что она поднялась так рано субботним утром.

— Когда закончите обжиматься, спускайтесь в кухню, — бросила она и склонилась ко мне. — Как ты себя чувствуешь, Ева? У тебя жар. Принести градусник? Может, ты хочешь позавтракать в постели?

Она выглядела отдохнувшей и посвежевшей, видно, только что приняла душ и надела чистую одежду. Я услышала аромат ее духов, когда она положила холодную руку мне на лоб. От этого прикосновения меня затрясло. Я села в постели так резко, что простыня соскользнула, открывая Джона и мешочек с ушами Бустера. Я схватила мешочек и сунула под матрас. Мама ничего не заметила. Она смотрела на Джона и хитро улыбалась.

— Что ж, думаю, ты не так тяжело больна, чтобы не дойти до кухни, — сказала она многозначительно и повторила, что завтрак на столе и кофе пока еще горячий.

Джон, заметно нервничая, поспешно оделся. Достав из рюкзака несессер, он исчез в ванной. Я попыталась подняться, но вокруг все вращалось. За одну ночь я, разумеется, не могла выздороветь. Но когда Джон вернулся из ванной, я заставила себя встать. Я увидела себя в зеркало — красную, потную, и отправилась в душ. Когда я подошла к кухне, мама с Джоном уже завтракали. На столе были свежий хлеб, сыр, масло и большой кофейник. Мама никогда еще не накрывала стол к завтраку, да еще так роскошно.

— Так тебе нравится Ева? — услышала я еще в холле. Джон ответил что-то вроде: «Да, очень», и мама рассмеялась. — Главное, что вам хорошо вместе, — сказала она и снова расхохоталась.

Я вошла и села, чувствуя, как внутри у меня все холодеет. Стараясь не показать, как мне плохо, я попыталась вникнуть в суть разговора. Мама расспрашивала Джона, почему он выбрал флот, он объяснял, что хочет защищать мир с оружием в руках:

— Ева говорит, что моя профессия цинична, она не разделяет мои взгляды, и считает, что государства не имеют права вмешиваться в дела друг друга. Но я надеюсь, мы еще обсудим с ней это и придем к взаимопониманию.

Мама сделала глоток кофе, посмотрел на Джона, и в ее глазах появился такой же пугающий меня блеск, как вчера, в ресторане.

— Дети верят в чудеса. И несмотря ни на что, ты еще ребенок, Ева. Если бы ты видела войну своими глазами, рассуждала бы по-другому.

И она начала рассказывать, как тяжело им пришлось на севере во время Второй мировой войны, как она прятала под одеждой крынку сливок, которую папа заработал, столярничая. Джон сказал, что войну не помнит, но родители рассказывали ему о бомбежках в Лондоне. Голова у меня раскалывалась, и мне пришлось вернуться в спальню, где я рухнула в постель, достала уши Бустера и попыталась поговорить с ними.

Суббота прошла словно в тумане. Я просыпалась и снова засыпала. Джон сидел рядом и гладил меня по щеке, когда я разжимала воспаленные веки. Он приносил мне еду, которую я была не в силах есть, а вечером улегся рядом с моей кроватью на матрас, который притащила мама. Я боялась проснуться и увидеть, что на матрасе никого нет, но, думаю, Джон всю ночь провел рядом со мной. Утром он, уже полностью одетый, разбудил меня, поцеловал и прошептал, что ему пора ехать в аэропорт, что он любит меня и надеется на скорую встречу. Он обнял меня, и я заплакала, прося прощения за то, что все испортила. Он с трудом высвободился из моих объятий.