План-Крепен просто мечтала об отъезде Лизы и с трудом удерживалась, чтобы не спросить с присущей ей прямотой, когда та намерена отправиться в Австрию. Чтобы не поддаться искушению, она поднялась пораньше и отправилась в свою любимую церковь святого Августина на мессу в шесть часов утра. К этой мессе ходили слуги из соседних особняков и отдельные «жаворонки», составив своеобразное «агентство новостей», касающихся в основном их квартала, но и не только. Главной поставщицей всего самого интересного была Эжени Генон, кухарка княгини Дамиани, жившей на авеню Мессин. Приятельницы обычно усаживались рядом.

Мари-Анжелин встретили с воодушевлением, которого она и ожидала. О деле «Санси» в Париже говорили не меньше, чем в Лондоне.

– Ну, наконец-то и вы! – шепнула Эжени, когда Мари-Анжелин преклонила рядом с ней колени. В ее отсутствие никому не было позволено занять это место. – Мы уж без вас загрустили. Что, никак не налаживается?

– Можно сказать и так, хотя половину победы мы одержали.

– Как прикажете это понимать?

– Исчезли наши два господина, но одного из них мы нашли.

– Князя?

– Нет, его друга, но ни он и никто другой не знает, где князь.

Шляпка из черной соломки с розой, венчавшая пучок кухарки, задрожала мелкой дрожью.

– Расскажите мне все!

Мальчик из хора звоном колокольчика возвестил о появлении священника, и разговор прекратился. Прихожане опустились на молитвенные скамеечки и начали креститься. Что тут поделаешь? Ничего не узнаешь до конца мессы! Эжени во время процесса была так рассеяна, что Мари-Анжелин приходилось то и дело подталкивать ее локтем, а певчие сурово на нее посматривали.

Эжени сгорала от любопытства, в чем горячо и покаялась, прежде чем причаститься.

Но вот служба кончилась. Священник и мальчик из хора с колокольчиком ушли в ризницу, и две подруги вновь уселись на скамью, время от времени прощаясь с уходящими знакомыми.

Мари-Анжелин в нескольких словах обрисовала состояние дел, а потом рассказала о чудесном спасении Адальбера и о том, что она почувствовала, проходя мимо старого коттеджа.

Эжени смотрела на нее широко открытыми глазами, преисполнившись совершенно особой почтительности.

– Но… Можно сказать, что у вас дар Божий?

– Вы так думаете? – скромно отозвалась План-Крепен, про себя ничуть не сомневаясь, что ее осенила святая благодать.

– Но это очевидно. Вам нужно сходить на консультацию.

– Я совершенно здорова.

– Я имею в виду не врача, а какого-нибудь известного ясновидящего.

– То есть посетить старушку, из тех, что расхваливают свои таланты в газетных объявлениях? Вроде госпожи Мемфис?

– Они все шарлатанки, а о Мемфис я вообще молчу. Нет, я говорю о настоящей ясновидящей. Их адреса передают по секрету.

– Тогда надо знать хотя бы одну такую.

– Одного! Мне говорили об одном мужчине, он принимает только тех, кто нуждается в нем всерьез. Не допускает любопытных.

– И как же к нему попасть?

– По рекомендации.

Эжени Генон замолчала на несколько минут, убедилась, что рядом никого нет, и прошептала:

– Княгиня Дамиани, моя хозяйка, на него просто молится.

– Вы думаете, она согласится…

– Замолвить за вас перед ним словечко? Конечно, согласится.

На следующее утро мадемуазель дю План-Крепен получила рекомендательное письмо с подписью княгини. Письмо, без которого нельзя было попасть к сеньору Анжело Ботти.

Вполне возможно, Мари-Анжелин, с ее живым воображением, представляла, что, переступив порог квартиры Ботти, попадет в Средние века, увидит реторты, перегонный куб, заспиртованных уродцев и в клубах разноцветного дыма старца с седой бородой в плаще со знаками зодиака и остроконечной шляпе. Но нет, Средние века давно миновали, да и вряд ли высокопоставленная княгиня Дамиани уселась бы рядом с летучей мышью.

Сеньор Анжело Ботти – судя по имени, он мог быть только итальянцем – жил в квартале Монпарнас, на улице Кампань-Премьер, на верхнем этаже красивого дома в квартире, о которой мечтают художники и которая радует глаз людей со вкусом. Лифт доставил мадемуазель дю План-Крепен на пятый этаж, и она остановилась перед двустворчатой дверью с блестящими медными накладками. Роскошь ее не напугала. Она понимала, что визит будет стоить дорого, и маркиза предоставила ей безлимитный кредит.

Когда дверь открыл слуга-индус в черном с серебряными пуговицами дхоти[33] и белоснежной чалме и низко поклонился ей, она поняла, что попала не к заурядному гадальщику. Слуга молча взял письмо княгини, которое протянула ему Мари-Анжелин, и открыл двери маленькой гостиной, где посетительница должна была ждать ответа, снова поклонился и оставил ее одну.

В гостиной почти не было мебели. Два удобных кресла темно-зеленого бархата, такие же шторы и низкий столик со скромным букетом роз в хрустальной вазе. Никаких журналов, предполагающих долгое ожидание: мэтр принимал мало и только одного человека за сеанс. А иногда одного за целый день.

На стенах несколько изящных восточных гравюр, услаждающих взор и дарящих безмятежность. Но сюрпризы для Мари-Анжелин только начались. Слуга вошел в гостиную и повел ее в кабинет. Женщина ощутила легкую дрожь, как перед прыжком в холодную воду. Что она ему скажет?

Комната, в которую ее ввели, была огромной. Когда-то она явно служила мастерской художнику: вся северная стена была застеклена, но ее легко можно было закрыть скользящими по карнизу шторами. Сейчас шторы были задернуты наполовину. Погода не радовала, небо было серым. Зато горела красивая настольная лампа, медная, с зеленью, освещая середину красивого письменного стола в стиле ампир, на котором лежали только стопка белой бумаги и ручка. Обстановка мало заинтересовала Мари-Анжелин, она не могла оторвать глаз от картины, главного украшения этого кабинета – копии в натуральную величину «Мадонны с гранатом» Ботичелли. Святая дева? У ясновидящего? Стало быть, здесь вряд ли запахнет серой.

Ботти проследил за взглядом посетительницы.

– Я христианин, – произнес он просто, – и бывает, что небо говорит со мной.

Мари-Анжелин перевела глаза на сеньора Ботти, и больше уже не сводила их, он ее зачаровал.

На первый взгляд это был самый обыкновенный человек: среднего роста, скромно и изящно одетый в темно-серый костюм с фиолетовым шелковым галстуком. Лет около пятидесяти, твердые черты лица.

«Настоящий римлянин», – подумала Мари-Анжелин.

Седые волосы зачесаны назад, очки в черепаховой оправе. Но он тотчас же снял их и указал Мари-Анжелин на небольшое кресло, стоящее перед столом.