выгнала меня из кровати. Я вышел из номера, в котором внезапно стало нечем дышать, и, трижды проверив, сработал ли замок на моей двери, отправился на поиски курительной комнаты.

Она располагалась этажом ниже, ее широкое окно выходило на дорогу. Мутные, зацарапанные окна приглушали свет и без того вялого зимнего солнца, и витающие в воздухе пылинки вызвали у меня ощущение, будто я вхожу в затянутое туманами болото. Тусклые зеленоватые оттенки истрепанных ковров и мебельной обивки лишь дополняли это впечатление.

Кроме меня, здесь был только тучный пожилой мужчина, задремавший с газетой в руках, так что я расположился со всеми удобствами.

В комнате стоял высокий книжный шкаф, пыльный, как древнеегипетская гробница, и набитый книгами с абсолютно выцветшими корешками – к ним, вероятно, не притрагивались годами.

Я тщетно высматривал хоть что-нибудь, чем можно было бы увлечься – один титул хуже другого, – как вдруг…

Я не сдержался и ахнул. Взгляд мой упал на потертый томик, на корешке которого золочеными буквами было написано: «Страницы из дневника нашей жизни в Шотландском нагорье».

Я снял книгу с полки и раскрыл ее – лицевая сторона обложки при этом чуть не оторвалась. Титульный лист оправдал мои ожидания:

ВОСПОМИНАНИЯ КОРОЛЕВЫ ВИКТОРИИ О ПРИНЦЕ-КОНСОРТЕ

Это была первая книга королевы!

Меня отнюдь не удивило, что экземпляр ее хранился даже в такой заштатной гостинице. Этот исполненный себялюбивых пассажей, отвратительно написанный кирпичик когда-то продавался многотысячными тиражами – вся Британская империя жадно выуживала из него подробности предполагаемого романа ее величества с ее слугой Джоном Брауном. Даже леди Энн хранила в своих домовладениях по экземпляру – купленному с рук на вес вместе со случайным набором других изданий, поскольку это была одна из тех некогда нашумевших книг, никому более не интересных.

Томик был увесистый и зачитанный, поэтому я положил его на стол, где смог бы перелистывать страницы одной рукой. Я почти не сомневался, что ничего полезного в нем не найду, но так буду хоть чем-то занят.

Занят, но не доволен. От слащаво-сентиментальных описаний пейзажей, дворцов и людей, танцующих шотландский рил и польку, меня вскоре одолела зевота. Особенно раздражение вызывало ее пристрастие перечислять по именам всех лордов и сэров, которые хоть раз одалживали ей свои экипажи, – большинство из них были дальними родственниками королевской семьи, не представлявшими никакого интереса для основной массы простонародья.

А еще волынщики! Бесчисленное количество страниц она посвятила проклятым, ненавистным волынщикам. «Они очень часто играли за завтраком, потом чуть позже, во время ланча, и всякий раз, когда мы выходили на прогулку…» И именовала она их непременно с большой буквы «В», словно они были когортой высочайшего духовенства.

Ближе к концу я уже рычал от злости. Та же самая капризная особа, что распиналась о невероятнейшей красоте Инверарея, чистейших озерах и превосходнейших лесах, подписала и мой смертный приговор после того, как ей не удалось связаться со своими наиболее доверенными ведьмами.

Я уже занес было руку, чтобы захлопнуть книгу, но внезапно взгляд мой упал на пассаж, который сплетницы наподобие моей мачехи, несомненно, зачитали до дыр. И даже в этом экземпляре книги та самая страница была самой захватанной, куда темнее прочих и держалась на последнем стежке. В пассаже упоминалась фамилия «Браун», за которой следовала «сноска», занимавшая большую часть страницы, отчего собственно текста над ней уместилось всего три строчки. Вот что сообщалось в сноске:

В 1851 году он поступил к нам на постоянную службу и в тот год начал тренировать моего пони и постепенно рос в должности благодаря своему благонравию и уму. Ничто не сравнится с его вниманием, заботой и верностью; и при моем состоянии здоровья, которое в последние годы, к сожалению, ослабло и принесло немало огорчений, подобные качества ценнее всего, и без постоянного сопровождения носителя оных решительно не обойтись. Позже (в декабре 1865 года) он, совершенно заслуженно, получил повышение до старшего слуги и моего личного и постоянного камердинера. У него крайне независимый и восприимчивый дух, характерный для горцев, и он необыкновенно прямолинеен, простодушен, добросердечен и бескорыстен; всегда готов услужить и обладает деликатностью, какая ныне встречается редко. Ему идет сороковой год.

Неудивительно, что поговаривали всякое. Мне вспомнились скандалы, сопровождавшие Ганноверов: бесчисленные списки любовниц, множество аннулированных браков и такое необъятное количество незаконнорожденных детей, что в какой-то момент не осталось ни одного отпрыска королевской династии, способного по закону претендовать на престол. Сама королева Виктория, вопреки ее необъятному самомнению, была зачата по приказу, в наспех заключенном браке, который был устроен лишь потому, что ни один из полусотни ее кузенов не мог по праву унаследовать корону. Ничему это семейство жизнь не учит, подумал я.

Я все читал – в надежде узнать что-нибудь еще, но, кроме раздутой сноски, посвященной ее предполагаемому любовнику, ничего полезного больше не нашлось. На последующих страницах Виктория в изнурительных подробностях и выражениях описывала бал при факелах: горцы танцевали чередуясь и почти без остановки. Она даже перечислила волынщиков – их имена и где им прежде доводилось служить.

Я закрыл книгу, утомленно вздохнул и потер глаза. В комнату вошла горничная, которая принесла для меня очередной чайник горячего чая – премерзкое пойло, – но девушка была так обходительна, что жаловаться я не стал.

– Вы весь день эту книжку читаете, сэр, – сказала она, наклонившись, чтобы забрать остывший чайник, и подмигнула. – Заберите ее с собой. Никто ее не хватится.

– Благодарю, – сказал я, – но в этом нет нужды. – Она принялась зажигать лампы, и лишь тогда я понял, как пролетело время. – Новые постояльцы не прибывали? – осведомился я у нее и встал выглянуть в окно. В небе было черным-черно.

– Нет, сэр. Месяц выдался спокойный. Слишком спокойный.

В груди у меня начало разрастаться зловещее предчувствие, и оно лишь усилилось, когда в комнату, зажигая сигарету, вошел Шеф.

– Уйди, – рыкнул он на горничную, и та присела и вышмыгнула вон. Шеф окинул комнату взглядом, дабы убедиться, что мы одни – задремавший старик давно ушел, и закрыл за собой дверь.

Прищурившись, он уставился на меня, и на миг я решил, что сейчас он превратит меня в отбивную.

– Отойди от окна, – наконец произнес он, и я вернулся туда, где просидел весь день. Шеф же остался на своем месте и пристально посмотрел в окно. – Видимо, в пути что-то случилось.

– Похоже, – согласился я. – Мисс Ардгласс с сопровождающими уже должна была приехать.

– Та цыганка, за которой они поехали, – она надежный человек?

Я усмехнулся.

– Я бы не назвал ее