— Неправда, — сказал я. — Я рад, что Руф — мой сын.

Я не знал, правда ли это. Это было так сложно. Каждый раз, когда я смотрел на нашего чудного ребенка, я восхищался тем, что могу что-то для него сделать. Так что да, я был рад, что Руфус мой сын. Но когда Джейсон Герсон Мудак объявил о своем отцовстве, я в самом деле готов был его поцеловать, и не так, как целуются голубые. Так что нет, я не был рад, что Руф — мой ребенок. Я никогда раньше не попадал в такие ситуации, когда существуют две правды и две неправды, и не поймешь, что к чему. Как будто внезапно просыпаешься и видишь, что стоишь на роликовой доске ТХ наверху огромной рампы. «Как я здесь оказался? — думаешь. — Я не был к такому готов! Снимите меня отсюда!» За десять секунд мы перешли к спору о том, чья жизнь важнее.

— Думаешь, только твоя жизнь пошла на хер, а? Думаешь, я собиралась жить, будто не все ли равно — так или иначе залетела бы?

— Я знаю, как ты собиралась жить. Ты мне говорила, что хочешь стать моделью...

Когда ты ударяешь кого-то по яйцам, потом в какой-то момент задаешь себе вопрос: зачем я это сделал?.. Тогда я почувствовал именно это. Я понял, почему она сказала мне, что хочет стать моделью. Она просто кокетничала, хотела проверить, сильно ли она мне нравится. К тому же это было давным-давно, с тех пор мы хорошо друг друга узнали, старались быть понежнее друг с другом. А теперь вывалили друг на друга всю эту мерзость. И вам никогда не удастся взять какую-нибудь деталь из милой беседы и вставить в скверный разговор, потому что вместо двух воспоминаний, хорошего и плохого, вы получите два говенных. В том-то и беда, правда? Я не хочу больше об этом вспоминать.

Я ничего не собирался этим сказать. Или, скорее, я понимал, что это не лучшее, что можно сказать, и говорил только затем, чтобы сделать ей больно. Однако только после того, как эти слова слетели с моего языка, я осознал, насколько они мерзкие. И когда я увидел, как Алисия лежит и плачет, я понял почему:

1) Это звучало так, будто я хочу унизить ее. Это звучало так, будто я не верю, что она достаточно хороша собой, чтобы быть моделью.

2) Это звучало так, будто я думаю, что она недоразвитая, потому что это единственное, что она могла придумать, когда мы говорили с ней о будущем.

3) Это звучало так, будто я издеваюсь над тем, какая она сейчас растрепанная и неухоженная, совсем не похожая на модель.

— Забавно, правда? — спросила она, когда снова смогла говорить. — Мои мама с папой считают, что это ты сбил меня с пути и испортил мне жизнь и все такое. А я пыталась тебя защищать. А ты с твоей мамой считаете, что это я сбила тебя с пути и испортила тебе жизнь. А я знаю, что не собиралась быть конструктором ракет или там великой писательницей, как думали мои родители. Но кем-то быть я собиралась. Я не имею в виду кем-то эдаким, выдающимся. Ну хоть кем-то. А какие у меня теперь шансы? Посмотри на меня. Ты подрался в колледже. Большое дело! По крайней мере, ты ходишь в колледж. А я куда хожу? На кухню и обратно. Так, может, хватит, а? Прекрати ныть о том, как я разбила твою жизнь. У тебя хоть половина шанса, да осталась. А у меня?

Подобного я не слышал от нее много недель. Месяцы, может быть.

С большим опозданием я утихомирился и извинился — не один раз, и мы обнялись и даже поцеловались. Мы уже черт знает сколько этого не делали. Но это была первая трещинка. После нее остальные появлялись уже куда проще.

Алисия и Руф уснули, а я пошел позаниматься скейтингом, а когда вернулся, дома была моя мама — она сидела на кухне, держа на руках Руфа.

— Это папка, — сказала она. — Алисия впустила меня, но она вышла пройтись. Я заставила ее выйти подышать свежим воздухом. Мне показалось, она выглядит неважно. А больше никого дома нет.

— Ну и посидим втроем, — ответил я. — Это славно.

— Как твой колледж?

— Все в порядке, — ответил я.

— Алисия говорила мне, что у тебя неприятности.

— А, это ничего.

Она посмотрела на меня.

— Точно?

— Да. Честно.

И я говорил честно. В самом деле это оказалось незначительным событием.

Через пару дней после драки в колледже и ссоры с Алисией позвонил мой папа и предложил мне посидеть с ним в ресторане. Он уже звонил мне в тот день, когда родился Руф, но не удосужился прийти в гости посмотреть на ребенка. Он ссылался на то, что у него куча работы.

— Можешь взять с собой ребенка, если хочешь, — сказал он.

— В ресторан?

— Сын, — сказал он, — ты меня знаешь, я на своем опыте почти ничему не научился, так что посоветовать ничегошеньки не могу. Но одну вещь я помню: если ты молодой папаша, тебя обслужат в любом пабе.

— А почему тебя не обслужат в пабе?

— Не меня, дурень, тебя. Ты ж у нас несовершеннолетний. Но если у тебя с собой ребенок, никто тебя ни о чем не спросит.

Я не стал тратить время, объясняя ему, что я и сам могу выпить в ресторане, если со мной взрослый. Мама всегда заставляет меня выпить бокал вина за обедом, чтобы приучить пить в меру. Если это единственный совет, который он в состоянии мне дать, я разобью его сердце, если признаюсь, что и этот совет бестолковый.

Я дождался, пока рядом не оказалось никого, достал Тони Хоука из-под кровати и присобачил его на стену с помощью старых кусочков клейкой ленты, остававшихся на нем. Он немного помялся, но оставался достаточно живописным, чтобы объяснить мне, что на уме у моего папы.

— Это было естественно для моего отца — стремиться сделать что-то для своего ребенка, но он превзошел себя, основав Национальную Ассоциацию Скейтинга, — сказал Тони.

Тони часто шутил, а это была меткая шутка. Я имею в виду, это не было шуткой в книге. Его отец действительно организовал Национальную Ассоциацию Скейтбординга просто потому, что его сын был скейтером. Мой-то папа костер бы не развел, если бы я замерзал.

— Да ладно уж, — сказал я. — Мой папа не такой, он...

Я не знал, что сказать. Признаться, что он ненавидит всех европейцев, мне было стыдно.

— Фрэнку и Нэнси Хоукам — в благодарность за неиссякаемую поддержку, — сказал Тони.

Это было написано на титуле книги «Хоук. Профессия: скейтбордист». Папа ТХ умер, а «неиссякаемая поддержка» — это значит, что ТХ все еще о нем думает.

— Если я напишу книгу, я не буду упоминать в ней отца, даже если это будет автобиография, — сказал я. — Родила-то меня мама.

— Я родился случайно, — ответил Тони. — Моей маме было сорок три, а папе сорок пять, когда я был зачат.

Он знал, что я тоже родился случайно. Он был в курсе того, что мои мама и папа были совсем наоборот...

— Моему папе будет сорок пять, когда мне... — я стал считать, — когда мне исполнится двадцать восемь.