Он погладил ее по волосам.

– Тебе грустно?

– С чего мне грустить? У меня есть этот здоровенный домище. Видел, как он выглядит весь в огнях?

– Видел. – Его рука уверенно легла на ее затылок, где сконцентрировалась боль.

– У меня есть этот толстенный кот. Вечно тут шляется. Надо будет помучить его на Рождество. Нацепить на него оленьи рога. Ну, знаешь, нарядить его северным оленем.

– Подорвать его достоинство? Отличная мысль, – одобрил Рорк.

– У меня есть ты. Глазурь на моем личном пироге. Сама не понимаю, что со мной не так. – Ева пристроилась у него под боком, прижалась к нему. – Мне даже не жаль, что она умерла. Так что же со мной не так?

– Ты слишком строга к себе, вот что с тобой не так.

Ева вдохнула его запах, и на душе у нее стало спокойнее.

– Я сегодня ходила в морг, посмотрела на нее. Всего лишь еще один труп. Я смотрела на то, что она с собой сотворила, чтобы нас подставить. И мне стало противно, тошно, омерзительно. Меня это даже не удивило, когда я все хорошенько обдумала. Я смотрела на то, что сделал с ней кто-то другой, и мне в голову пришло только одно: «Ну надо же, что на свете случается». Я ведь не должна так думать, правда?

– Что еще ты делала?

– Сегодня? Отчиталась перед Уитни. Мне от него попало, но не очень. Встретилась за ленчем с Надин, попросила ее дать огласку моей связи с убитой. Зашла в лабораторию, проследила путь до розничной точки, где Труди купила носки. Один так и остался валяться в номере, а из второго она соорудила кистень. Еще я получила список банков, находящихся между этим магазином и ее гостиницей. Ей же надо было где-то достать монеты. Проверю завтра. Еще ходила в бар, куда затащили Зану, поговорила с владельцем. Просмотрела диски. Навестила Бобби и Зану в гостинице. Хорошая у тебя там охрана. Надежная девушка в вестибюле.

– Приятно слышать.

– А потом я вернулась домой. Было еще кое-что, но это главное.

– Другими словами, ты делала свою работу. Жалеешь ты о ее смерти или нет, ты делала то, что приведет тебя к ее убийце.

Ева перевернулась на спину и уставилась в потолок.

– Запала нет.

– Что ты ела на ленч?

Ева невольно засмеялась.

– Хочешь отвлечь меня от горестных мыслей? Я ела эту… как ее… лазанью. Там была такая зеленая начинка из какой-то травы, но, в общем, ничего, было вкусно. Не знаю, что там ели Пибоди и Надин, но они урчали от удовольствия и причмокивали, как девчонки. Народу полно, так что, думаю, ты опять сорвал банк. Но разве это новость?

– Обслуживание?

– Жуть! Стоит только подумать, что вроде чего-то хочешь, а подавала уже тут как тут. Прямо как из-под земли вырастает. Знаешь, у Надин будет собственное шоу.

– Я только сегодня об этом узнал. Рад за нее.

– И у нее контракт на книгу и на фильм. Ты в этом тоже замешан?

– Ну…

– Она хочет взять у меня интервью, и это не исключено. И еще она хочет снять часть фильма здесь, в доме, и это абсолютно исключено, да?

– Абсолютно.

Ева повернула голову и заглянула ему в лицо. Как этот человек ухитряется день за днем оставаться таким красавцем?

– Я так и думала, что тут мы на одной волне.

– Это дом. – Он накрыл ее руку своей, и ей сразу стало тепло. – Дом – это только наше. Личное.

– Я вечно таскаю работу домой. Я здесь работаю.

– Я тоже.

– Но ты не приводишь домой целую ораву копов.

– Нет. Мне вполне хватает тебя. И если у меня когда-нибудь будут с этим проблемы, я дам тебе знать.

– У меня сегодня было воспоминание.

«Так, – подумал Рорк, – наконец-то мы добрались до сути».

– Рассказывай.

– Я думала о том, что она себя не пожалела, избила себя. Господи, ты представляешь, она сама пошла, купила носки с одной только целью: отхлестать себя по лицу, по всему телу… Извращенное, безумное поведение. И тут я вспомнила…

Ева рассказала все в том порядке, в каком воспоминание пришло к ней. Но на этот раз она вспомнила кое-что еще. Тогда было жарко, она чувствовала запах травы. Странный, незнакомый ей запах. У одного из мальчиков с их улицы был проигрыватель для компакт-дисков, и из него звучала музыка.

Потом она вспомнила, как полицейская машина почти бесшумно затормозила возле дома в ту ночь, как блестели в лунном свете пуговицы на форме полицейского.

– Они пошли на ту сторону улицы. Было поздно… я думаю, было поздно, потому что свет нигде не горел. А потом свет зажегся в доме напротив, и к двери подошел отец соседского мальчика. Копы вошли в дом.

– Что было дальше? – спросил Рорк, когда Ева замолчала.

– Я точно не знаю. Думаю, мальчик сказал им, что ничего не делал, что он спал. Конечно, он не мог ничего доказать. Я помню, как копы вышли и обошли вокруг дома. Нашли жестянку с краской. Я и сейчас вижу, как один из них упрятал банку в пакет. Он, наверно, думал: «Глупый мальчишка. Тупая задница». Тут вышла Труди, начала орать. Тыкала пальцем в жестянку, в свою машину, в их дом. А я стояла у окна и смотрела, но потом просто не выдержала. Я больше не могла смотреть. Я залезла в постель и накрылась одеялом с головой.

Ева закрыла глаза.

– Я слышала, как другие дети говорили об этом в школе. Как тому мальчику пришлось пойти с родителями в полицейский участок. Я старалась не слушать. Я не хотела слушать. Через пару дней у Труди появилась новая машина. Отличная, сверкающая новая машина. А вскоре после этого я сбежала. Я больше не могла у нее жить. Не могла больше оставаться там, видеть этот дом на другой стороне улицы.

Она уставилась в темное окно у себя над головой.

– Я до сегодняшнего дня не понимала, что заставило меня сбежать. Я просто больше не могла оставаться там после того, что сделала Труди и не сделала я. Этот мальчик был добр ко мне, самые счастливые минуты моей жизни были связаны с ним, а из-за меня он оказался в беде. А я даже пальцем не шевельнула, чтобы ему помочь. Я ничего не сказала о том, что она сделала. Я предала его. Его загребли, а я осталась в стороне.

– Ты была ребенком.

– Разве это меня извиняет?

– Да, конечно.

Ева села и взглянула на Рорка сверху вниз.

– Черта с два! Его загребли в участок, наверно, дело завели, хотя они не могли доказать, что это он испортил машину. Его родителям пришлось оплатить ущерб.

– Страховка.

Рорк сел рядом и… больно сжал ее подбородок.

– Тебе было девять лет, ты была напугана. И теперь ты оглядываешься на двадцать лет назад и винишь себя. Перестань, Ева.