Белоконь поднялся, сбросил плащ и немного походил, разминаясь. Казалось, будто вместо одежды он закутан в промасленные и просоленные тряпки.

– Командир, ты как? – спросил Телятин. Он тоже поднялся, но даже в темноте было видно, что он двигается куда живее.

– Нормально, – ответил Белоконь. – Вообще-то не думал, что лежать на одном месте окажется так сложно.

– А! Это ерунда, пустячное дело. Денек на солнышке, да на сухом месте… Я вот однажды в болоте неделю на одной точке сидел. Вот это была сложная засада. У меня с тех пор ноги гниют…

– Откапывай остальных, – поручил Белоконь. – Только аккуратно, им еще долго в тех же ямах сидеть.

Телятин – пригнувшись, хоть в этом сейчас и не было надобности, – перебежал на ту сторону дороги.

Белоконь заглянул на камень. Он хотел похвалить Ковальчука за выносливость и пообещать, что завтра загонит наверх строптивого Гвишиани – пусть тоже прожарится немного на этом жертвенном алтаре. Но когда Белоконь протянул руку и со словами «Заснул, снайпер?» стянул с Ковальчука плащ, в лицо ему шибанула приторная трупная вонь. Он отшатнулся и от неожиданности сел на землю.

Гигант был мертв. Это было настолько явственно и невероятно одновременно, что Белоконь просто растерялся. Камень. Жара. Слабое сердце. Первая мысль была о том, что теперь Ладо точно туда не полезет.

Как и когда это случилось? Днем? Да, наверное, еще в середине дня. Черт дери этого Ковальчука, он что, не мог раньше объяснить, что подохнет под степным солнцем?! Закопали бы его в землю. Пристрелили бы его сразу. Возни с ним теперь…

«Боевой товарищ погиб при исполнении задания, – сказал Белоконь сам себе, – и к человеку, честно выполнившему свой долг, ты испытываешь лишь раздражение и злобу…»

Да какой он боевой товарищ!.. Обуза. При исполнении? Как говорил Роман Федорович, верный воинской присяге, с Лениным в груди?.. Маленький чахлый Ленин в могучей грудной клетке не выдержал степного зноя. И никакой пользы. Едва не подставил всю группу, гаденыш.

С той стороны дороги тоже что-то случилось. Белоконь понял это по голосам, когда подошел ближе.

Лысенко ел тушенку – в темноте Белоконь видел только силуэт, но звук опустошаемой консервной банки он бы в жизни ни с чем не перепутал. Телятин курил, пряча в ладони огонек папиросы. Смирнов ушел в поле. Белоконю хотелось одновременно есть, курить и тоже немного посидеть в поле, но когда он услышал последнюю новость, то сразу же обо всем позабыл.

– Гвишиани ушел, – сообщил Лысенко без предисловий.

– Куда ушел? – спросил Белоконь. Ответ он уже знал, чувствовал.

– Совсем ушел.

– Когда?

– Он вылез из ямы часа полтора назад. И все, больше не вернулся.

Белоконь сел и достал папиросы – ими группу снабдили особисты. Прикурил от папиросы Телятина и тоже спрятал оранжевый огонек в ладони.

Надо же, Ладо – и вдруг дезертир. В голове не укладывается. Но все правильно, если подумать: его жизнь – в горах, а становиться смертником на чужой войне ему незачем… Дьявол, он ведь воевал в штрафбате, ходил в атаки, с которых обычно живыми не возвращаются!.. Да, и еще зарезал Дрозда. Как барана. Обещал – и сделал. Или он обещал, что политрук сдохнет, как собака?.. Теперь все равно. Сейчас нужно думать о том, что группа без боя, на ровном месте потеряла двоих. Только об этом.

Вернулся Смирнов, достал свою тушенку. Минимальный паек, которым группу снабдили энкавэдэшники, был именно таким – по одной банке на брата, папиросы, фляги с водой.

Белоконь коротко рассказал, что случилось с Ковальчуком. Лиц в темноте он не видел, но обреченное молчание Телятина и Лысенко выдавало их с головой, и многое говорило о дальнейших перспективах задания. Смирнов беспечно жрал консервы и ничему не удивлялся.

– Снайперов у нас больше нет, – сдавленно проговорил Лысенко.

– Хрен ш ними, – сказал Смирнов с набитым ртом. Он прожевал и развил мысль: – Они и не нужны были. Это гэбисты перестраховались. Подсунули нам брак, как всегда. Гвишиани – диверсант!.. Да это просто смешно. А этот второй… гора мяса без мозгов. Говорили, что раньше он был ого-го. Но теперь нет. Перегорел, война все выжгла. Так что наплюйте, могучие красные воины.

– Угу, – сказал Белоконь.

Он докурил и отошел от группы.

– Не вступи в яму, командир ты наш дорогой! – сказал ему вслед Смирнов. – И постарайся не нагадить в мою лежанку, а то мы, не ровен час, потеряем еще и тебя.

* * *

Утром Белоконь не нашел Телятина.

Он поручил бывшему санитару-ударнику дежурить у камня и разбудить его через два часа, если он заснет. Или в случае если на горизонте появятся фары графского или любого другого автомобиля. Но Белоконь проспал до пяти утра – проснулся, от того, что жутко замерз в своем мокром комбинезоне.

Земля посвежела, и от нее начинало тянуть холодом. Ненадолго – солнце снова раскалит степь. На востоке уже светлело, хотя степь все еще тонула в темноте. На камне дрались и драли глотки крупные вороны. Или вороны и еще какие-то стервятники. Для них там был настоящий пир. И сразу на блюде… Странно, что Белоконь не слышал их во сне. Он полагал, что спит чутко.

Телятина не было. Ни около камня, ни в степи поблизости – Белоконь бы его увидел. Он перешел дорогу и сообщил Смирнову и Лысенко о новой потере. Борца-чемпиона пришлось разбудить.

– Мама моя… – проговорил Лысенко, услышав новость.

– Вот это уже плохо, – сказал Смирнов. – Парень, конечно, был сильно двинутый, но совсем недурственный боец… Но – не теряем оптимизма! Наших сил для такого легкого объекта вполне достаточно, поверьте.

На лице Лысенко, которое было теперь хорошо видно, отразилась мучительная работа мысли.

– Нужно скорректировать план, – сказал Белоконь.

– Давай-давай, стратег, – сказал Смирнов. – Ты выспался, я надеюсь?

– Прикорнул немного. А в чем дело?.. Неужели кто-то проезжал по дороге?!

– Никого не было. Я глаз не сомкнул, так что можешь быть спокоен. Это вы тут храпака давали на два голоса с двух сторон дороги. Увидели бы фашисты такую засаду, животы бы надорвали.

Белоконь закурил и стал излагать план с учетом того, что группа внезапно стала в два раза меньше. Лысенко он решил поместить на место Телятина, сам – залечь с этой стороны со Смирновым…

Борец поднялся.

– По нужде? – спросил Белоконь, не глядя на него.

Лысенко не ответил. Белоконь поднял голову и встретился с ним взглядом. Взгляд у Лысенко был пустой и холодный. Смирнов тоже смотрел на чемпиона.

Белоконь вкрадчиво спросил:

– Куда ты, солдат?

– Пойду, – сказал Лысенко, с видимым трудом разлепив губы.

– Куда?