– Перестань, – просипела я. На глаза навернулись слезы, и я вытерла их дрожащими пальцами.

– Держись подальше от моей сестры и ее подруг, – велел Трой.

– Кончай с этим, Трой, – проворчал его приятель. – Я уже трезветь начал. Эта штука даже не заряжена.

На губах глядящего на меня Троя расплылась улыбка. Он демонстративно покачал пистолетом и засмеялся, будто происходящее было большой и веселой шуткой.

– Ты прав, – согласился он. – Потопали отсюда.

Трой сунул пистолет за ремень и пошел с дружками в амбар.

Я сидела на траве, и из груди рвались рваные, сдавленные звуки – нечто среднее между рыданиями и хрипами. Казалось, глаза вылезут из орбит. В голове крутилась одна единственная мысль: бежать, бежать отсюда быстрее! С трудом поднявшись, я со всей мочи помчалась через пастбище к дороге, не обращая внимания на боль, пронзающую ногу каждый раз, когда ступня ударяла о землю.

Я бежала, пока хватало дыхания, потом перешла на шаг. Сначала брела по проселочной дороге, затем – по мощеной, идущей вдоль железнодорожных путей, ведущих к шоссе. Один раз присела на бордюр у пруда – перевести дыхание и дать отдохнуть ноющей ноге. Передохнув, подползла на карачках к пруду, улеглась на живот и ополоснула лицо холодной водой. После этого уселась в джинсах прямо на влажную землю и уставилась в чистые, обещающие покой небеса.

В конце концов я дошла до бензоколонки на шоссе.

Вытащила из кармана мобильный и набрала номер папы. Тот самый, который добавляла в контакты с мыслью: «Я никогда его не наберу. Никогда не позвоню папе».

После двух гудков папа ответил на звонок.

– Пап? Ты можешь за мной приехать?

32

Папа приехал за мной в пижаме, хмурый и напряженный, стискивая ладонями руль. Когда я скользнула на сиденье рядом с ним, он смотрел не на меня, а прямо перед собой. На его скулах играли желваки.

– Ты пила? – спросил он, выезжая на дорогу со стоянки бензоколонки.

Я кивнула.

– Черт возьми, Валери! Ты поэтому мне позвонила? Потому что напилась?

– Нет. – Я откинула голову на спинку сиденья. – Я не пьяная.

– От тебя несет спиртным.

– Я выпила всего пару бутылок пива. Пожалуйста, не говори маме. Пожалуйста! Это ее убьет.

Он бросил на меня взгляд, красноречиво говорящий: «А как насчет меня?». Но вслух этого не произнес. Может, осознал, что не я одна убиваю маму. Он тоже приложил руку к гибели ее чаяний и надежд.

– Не могу поверить, что твоя мама отпускает тебя на вечеринки, – пробормотал папа себе под нос.

– Может, она просто пытается мне доверять?

– Чего ей делать не стоит, – припечатал он, выруливая на шоссе.

Мы ехали молча. Время от времени папа с недовольной гримасой на лице покачивал головой. Я наблюдала за ним, задаваясь вопросом: как мы до этого дошли? Как мужчина, который бережно держал в руках свою новорожденную дочь и нежно целовал ее крохотное личико, может, не дрогнув, выкинуть ее из своей жизни и из своего сердца? Как так вышло, что он способен лишь осуждать и обвинять ее, попавшую в беду и умоляющую о помощи: «Папа, пожалуйста, приди за мной, спаси меня!». Как эта дочь может, глядя на него, не чувствовать ничего, кроме презрения, злости, отвращения и осуждения, потому что именно эти чувства исходили от него все последние годы и, словно зараза, перекинулись на нее?

То ли из-за алкоголя, то ли из-за ссадины на душе после угроз Троя, то ли из-за всего вместе, но я не смогла сдержать поднявшуюся изнутри ярость. Он – мой отец. Он должен защищать меня или хотя бы забеспокоиться, если я прошу забрать меня посреди ночи из какой-то глухомани, звоня с бензоколонки.

– Это почему? – вырвалось у меня прежде, чем я успела себя остановить.

– Почему что? – глянул на меня папа.

– Почему маме не стоит мне доверять? Почему ты постоянно и упорно выставляешь меня плохой?

Я уставилась на его профиль: повернись и посмотри мне в глаза!

Папа не повернулся.

– В последнее время я веду себя очень хорошо, но тебе плевать.

– И все же ты умудрилась сегодня вляпаться в неприятности, – отозвался он.

– Ты понятия не имеешь о том, что сегодня случилось, – вскипела я. – Для тебя и так все ясно: раз дело касается меня, значит, я в чем-то провинилась. Ты мог хотя бы притвориться, что тебе не наплевать на меня. Мог хотя бы попытаться понять.

Папа коротко и зло рассмеялся.

– Я скажу тебе, что я понимаю, – едко произнес он. Тоном, каким говорит в суде. – Я понимаю, что, предоставленная сама себе, ты попадаешь в неприятности. Я понимаю, что хотел провести приятный и спокойный вечер с Брили, а ты опять все испортила.

– Ну прости, что потревожила твою идеальную маленькую жизнь с идеальной маленькой Брили, – фыркнула я. – Прости, что тебя потревожила твоя настоящая семья. Но если ты не…

– Я понимаю, что твоя мама распустила тебя, – оборвал меня папа, и его громкий голос разнесся по салону: – Если бы я был дома, то не отпустил бы тебя ни на какую вечеринку!

Меня аж затрясло.

– Но тебя не было, папа! В том-то и дело. Тебя никогда нет рядом. Даже когда ты был дома, ты все равно был не с нами. Брили – не твоя семья. Я – твоя семья. Я. А Брили просто… дурацкая любовница.

Папа резко крутанул руль, и «лексус» свернул на обочину. Ехавшая позади машина взвизгнула тормозами и засигналила. Водитель медленно объехал нас, сверля папу гневным взглядом. Папа не заметил этого. Он вышел из машины, широким шагом обогнул ее, дернул на себя мою дверцу, больно схватил меня за плечо и вытащил из машины. Я вскрикнула и чуть не упала. Он притянула меня к себе, стискивая пальцами плечо.

– Послушай меня, юная леди, – процедил он сквозь сжатые зубы. – Пора тебе кое-что уяснить. Ты, черт возьми, жила хорошей жизнью. Ты просто избалованная паршивка. И я по горло сыт тем… – он встряхнул меня и забрызгал мне подбородок слюной, – что ты разрушаешь чужие жизни. Или ты возьмешь себя в руки и будешь вести себя нормально, или я выкину твою задницу из машины. И даже не вздумай огрызаться, поняла меня?

Я смотрела на него округлившимися глазами, прерывисто дыша. Плечо болело, ноги дрожали. Злость испарилась. Ее прогнал страх. Я с трудом кивнула.

Папа слегка расслабился, но еще не закончил. Он продолжал зло и отрывисто говорить сквозь стиснутые зубы:

– Хорошо. А теперь я отвезу тебя к Брили, которая – нравится тебе это или нет – тоже моя семья. И лучше не лезь к ней, пока будешь с нами. Если же ты не сможешь вести себя нормально одну гребаную ночь, то я сразу отвезу тебя домой. У тебя будет всего пять минут на то, чтобы собраться и навсегда убраться из нашей семьи. Точка. И не испытывай мое терпение.