— Нос?

— Да, именно нос. Он чуть-чуть отклонился влево. У вас также есть привычка закусывать губу, когда вы возбуждены или сердитесь. Я уверен, что в детстве вы грызли ногти, и у вас шрам на виске…

Рене потрогала кончиком пальца то место, где остался шрам после падения на розовый куст — ее поранил шип. Тогда ей было три года, и она почти забыла о происшествии, да и шрам стал почти незаметен с годами, только при ярком дневном свете его можно было увидеть.

— Слишком высоко. — Тайрон опустил ее руку пониже, помогая найти на ощупь неровность на коже. То, что он заметил такую мелочь, лишило ее дара речи, а когда их пальцы переплелись, а потом коснулись его губ, она снова почувствовала пронзительную нежность к этому человеку.

— Я… я должна возвращаться, уже… — проговорила Рене запинаясь.

— Но я хочу, чтобы вы остались, вы должны остаться…

Рене посмотрела на него удивленно. Чтобы предупредить все возможные попытки Рене отказаться, Тайрон вытянул руки и они скользнули по ее бедрам. Она выгнулась, раскачиваясь от сладостной истомы, ее волосы растрепались.

— О! Месье!

Тайрон застонал и убрал руки. Он поймал ее запястья и притянул к себе. Ее лицо оказалось в дюйме от его лица.

— Еще десять минут назад вы называли меня по имени. Если вы не хотите, чтобы я выбросил вас из постели, прекратите называть меня «месье» или «Капитан». Вы будете называть меня Тайрон. Это прекрасное ирландское имя, и мне даже нравится, как оно звучит с французским акцентом.

Она выдохнула, ее тело все еще трепетало.

— Так вы ирландец? Финн предполагал это.

— Моя мать была ирландка.

— А ваш отец?

Он нахмурился:

— Вы пытаетесь меня отвлечь.

Ей послышался упрек и даже угроза в его голосе, и она, склонившись, стала рассматривать его густые темные ресницы, сильный прямой нос, полные чувственные губы, которые опьяняли сильнее, чем французский коньяк.

— А если я?..

— Это не поможет…

— Тайрон. — Она прикасалась губами к его подбородку, к шее. Он удовлетворенно вздохнул, а она языком прокладывала дорожку к ямке между ключицами, и каждое прикосновение, каждый знак нежности сопровождался приглушенным шепотом: — Тайрон, Тайрон, Тайрон.

Она прижалась к нему всем телом и, прежде чем он смог возразить, сомкнула свои губы вокруг темного бархата его соска, слегка прикусив.

— Вы назвали меня невинной, вы помните?

— Вы думали, что вы умираете.

— Я француженка, вы это знаете.

— Да? — В его голосе появилась настороженность. — И?

— И… — она скользнула по его телу, восхищаясь твердыми мускулами на талии и животе, — французы называют это «маленькая смерть».

— Власть над другим, не так ли?

— Я не столь невинна, как вы думали. Я читала книги, слушала придворные сплетни. Французский двор, вы знаете, был очень… м-м-м… либеральный. Женщины говорили о многих вещах, о мужчинах, об удовольствиях, и способы, которые гарантировали удовольствия, не были тайной. Я всегда отличалась любопытством, всегда хотела обо всем узнать. — Она прикусила губу, продолжая поглаживать руками его живот. — Тайрон?

— Да? — Короткое слово с трудом пробралось через решетку стиснутых зубов, и она улыбнулась, снова склонившись над ним.

— Вы скажете мне по-французски, если почувствуете скуку?

Тайрон следил за каждым движением ее рук и рта. Он ухватился за шершавые деревянные планки по бокам постели, впившись в них так крепко, что пальцы свела судорога. Бусинки пота вспыхнули на бровях, и все его тело загорелось, словно к нему снова вернулась лихорадка. Если ей хотелось знать, может ли она потрясти его, то она преуспела в этом, и совсем не потому, о чем думала. Он был ошеломлен случившимся с ним, он думал, что никогда не сможет дойти до такого состояния, чтобы молить о том, что обещано. Обещано и не дано.

Он вышел далеко за привычные рамки, он рычал, он притягивал ее к себе, и она кормила его грудью с таким желанием и горячностью, что его плоть готова была взорваться. Они достигли вершины одновременно, и на сей раз, когда страсть их утихла, именно Тайрон лежал неподвижно, совершенно обессиленный; он не мог даже открыть глаза.

Рене нашла свою одежду и взяла вторую тонкую свечку, чтобы спуститься по лестнице.

Рене задержалась у двери, но ей больше нечего было сказать ему. Она попрощалась с Тайроном Хартом, Капитаном Старлайтом, и он тоже попрощался с ней. Он должен уйти до рассвета, и она никогда больше не увидит его.

На следующий день в шесть часов вечера в дверь Рене постучали. Она была уже готова; волосы завиты, уложены и переплетены узкими лентами. Она решила надеть простое белое платье из тонкого шелка с обтягивающим лифом, глубоким вырезом, длинными рукавами, с изящными защипами на плечах, свободной ниспадающей юбкой и шлейфом. Служанка Дженни с особой тщательностью причесала Рене, укладывая волосы в корону, и только несколько золотых спиралей свободно спускались от висков к шее, подчеркивая белизну лица и алебастровых плеч.

Тайрон Харт сказал ей вчера, что она прекрасна, как лунный свет, и она поверила этому всем сердцем. Его взгляд ошеломил ее и впервые в жизни заставил гордиться своей красотой. Рене трепетала от желания при виде этого необыкновенного человека. Она хотела быть для него лунным светом. Она была им, хотя и недолго.

Сегодня вечером ей не на кого было производить впечатление. Мужчина, из-за которого она вынуждена сейчас одеваться, жестокий и грубый, и все общество, перед которым она должна предстать, — это уроды, неприятные и враждебные. Рене д'Антон вовсе не хотелось, чтобы их жадные глаза следили за ней, за каждым ее шагом. Она не хотела, чтобы чужие руки прикасались к ней. Она не хотела улыбаться по принуждению, танцевать, болтать о пустяках, о необязательной чепухе; ее сердце обрывалось, а тело болело и ныло. Она чувствовала запах тела Тайрона Харта, она не смогла смыть его с кожи. Внутри Рене все пылало, приводя девушку в совершенное отчаяние.

Что говорила ей мать? Что однажды такое случится: незнакомый мужчина посмотрит на нее, они станцуют один танец, и ее сердце будет потеряно навсегда…

Тайрон Харт мог и не танцевать с ней, но она все равно потеряла себя. Навсегда.

Он ушел. Финн сообщил, что комната в башне пуста и там темно, — он поднимался туда с первыми лучами солнца. Постель аккуратно свернута, и пауки уже приступили к работе, обволакивая своими кружевами стол и стул.

— Мисс?

Глаза Рене быстро взглянули на отражение Дженни в зеркале.

— Я открою, мисс?

— Да. Да, открой. — Рене даже не слышала стука и заторопилась; она быстро подняла гребенку и занялась упрямым завитком. За спиной раздался голос Эдгара Винсента, и она похолодела.