«Гавриилиада»

В двадцать с небольшим лет мировоззрение Пушкина ещё не устоялось, он ещё не обрёл твёрдого взгляда на суетный мир. В январе-феврале 1821 года, будучи в Киеве, он попал под влияние старшего сына Н. Н. Раевского. Человек блестящего и саркастического ума, Александр Николаевич обладал всёразлагающей иронией, воплощением духа отрицания, неверия и демонизма. По мнению ряда исследователей творчества поэта, под влиянием Раевского Пушкин написал поэму «Гавриилиада».

Эта поэма представляет собой пародию на евангельский рассказ о благовещении, то есть о возвещении Марии устами архангела Гавриила воли Божьей о зачатии и рождении Иисуса Христа от Духа Святого. В интерпретации поэта этот евангельский сюжет выглядит так:

Он[44] улетел. Усталая Мария

Подумала: «Вот шалости какие!

Один, два, три! — как это им не лень?

Могу сказать, перенесла тревогу:

Досталась я в один и тот же день

Лукавому[45], архангелу и богу».

Это как? — спросят некоторые читатели, прытко перешагнувшие от полного неверия к полному почитанию Всевышнего. А вот читайте:

Одной рукой цветочек ей подносит,

Другою мнёт простое полотно

И крадется под ризы торопливо,

И лёгкий перст касается игриво

До милых тайн… Всё для Марии диво,

Всё кажется ей ново, мудрено, —

А между тем румянец нестыдливый

На девственных ланитах заиграл —

И томный жар, и вздох нетерпеливый

Младую грудь Марии подымал.

Она молчит: но вдруг не стало мочи.

Закрылися блистательные очи,

К лукавому склонив на грудь главу,

Вскричала: «Ах!..» и пала на траву…

Это картина первая, а вот вторая:

И Гавриил её поцеловал.

Смутясь, она краснела и молчала,

Её груди дерзнул коснуться он…

«Оставь меня!» — Мария прошептала,

И в тот же миг лобзаньем заглушён

Невинности последний крик и стон…

Так, по Пушкину, архангел Гавриил донёс до Марии благую весть о предстоящем визите Всевышнего, который не замедлил явиться в образе птицы:

И что же! вдруг мохнатый, белокрылый

В её окно влетает голубь милый,

Над нею он порхает и кружит

И пробует весёлые напевы,

И вдруг летит в колени милой девы,

Над розою садится и дрожит,

Клюёт её, колышется, ветится,

И носиком и ножками трудится.

Рукописные списки «Гавриилиады» расходились в узком кругу интеллигенции, и, что характерно, никто не выдал автора поэмы властям предержащим. То есть «критика» святого писания была воспринята с внутренним одобрением, хотя трудно назвать критикой прямое кощунство: Пушкин поставил под сомнение чистоту Богородицы в вопросе об отцовстве Иисуса Христа (за подобные «шутки» в Средние века жгли на кострах).

В мае 1820 года, когда решался вопрос о судьбе поэта, Н. М. Карамзин взял с Пушкина слово хотя бы пару лет не дразнить власти антигосударственными произведениями. Не прошло и года, как он выдал в свет кощунственную для православных поэму — тяжеловесный добавок к помыслам о покушении на царя. Поистине, «шаловливого» гения берегла не только Россия (в лице её лучших представителей), но и Всевышний тоже.

«Прошу этого ради него самого» (Одесса)

В начале 1820-х годов этот южный город был ещё молодым, ещё только начавшим развиваться, но всё же гораздо культурнее молдавско-турецкого Кишинёва, и жизнь в нём складывалась с гораздо большим разнообразием. В городе были итальянская опера, хорошие рестораны, казино, сюда исправно доходили западноевропейские газеты и книжные новинки; здесь было много образованных и культурных семейств (в том числе иностранных), а дом новороссийского генерал-губернатора и полномочного наместника Бессарабской губернии М. С. Воронцова был уголком настоящего большого света.

Развёрнутую характеристику одесского общества мы находим у В. И. Туманского, служившего в это время в канцелярии Воронцова: «Успев совершенно познакомиться с высшим и средним кругом здешнего общества, я смею наконец сказать о нём своё мнение. Начать с того, что оно, будучи составлено из каких-то отдельных лоскутков, чрезвычайно пёстро и потому не представляет возможности скучать человеку просвещённому и наблюдательному. Далее, что тон сего общества не хорош в том значении, в каком понимают это слово в столицах. То есть здесь нет некоторых особенных правил для обращения в свете, некоторых условных разговоров и даже условных наслаждений, при имени которых находит уже зевота.

Большая часть нашего общества занята либо службою, либо торговлею и торговыми оборотами. Довольно этого одного обстоятельства, дабы почувствовать, что все они ищут в обществе отдохновения, а не нового труда. Следовательно, каждый поступает по-своему, не принуждая себя к строгому порядку столичных гостиных… Наши деловые господа сообразуются с принятыми обыкновениями во всём, что требуется благопристойностью, только не в старании скучать самому себе и наскучать другим.

Недостаток светского образования гораздо чувствительнее в светских дамах. Замужние наши женщины дичатся людей, скрывая под личиной скромности или свою простоту, или своё невежество. Девушки в обхождении совсем не умеют стать на настоящую точку: одне дики или грубы, другие слишком веселы и слишком рано постигают вещи, которые не заботятся скрывать.

Впрочем, в общей массе всё это составляет вещь оригинальную и приятную. Конечно, девушка вольного обращения гораздо занимательнее дикой провинциальной барышни или безмолвной, жеманно-скромной дамы. Особливо гречанки меня утешают. Недавно ещё покинув землю, где женский пол не имеет общественного существования, они вдруг хотят насладиться всею свободой оного. Некоторые из них очень пригожи и имеют прекрасные способности, но воспитание, воспитание!..»

Пушкин в Одессе был завсегдатаем итальянской оперы и ресторации Оттона. Большую часть своего времени тратил на шумные забавы в холостых компаниях. 4 ноября 1823 года писал Ф. Ф. Вигелю: «У нас холодно, грязно — обедаем славно — я пью, как Лот содомский, и жалею, что не имею с собой ни одной дочки. Недавно выдался нам молодой денёк — я был президентом попойки — все перепились и потом поехали по…».

Но было у поэта и серьёзное чувство, правда, довольно оригинальное — одновременная любовь к двум женщинам, не сходным ни по внешности, ни по характеру, — к Амалии Ризнич и Е. К. Воронцовой, супруге генерал-губернатора. С первой из них Александр Сергеевич познакомился в театре:

Но уж темнеет вечер синий,

Пора вам в оперу скорей:

Там упоительный Россини,

Европы баловень — Орфей.

Не внемля критике суровой,

Он вечно тот же, вечно новый,

Он звуки