Ветеран ЦРУ Уильям Худ объясняет, что перешедших на сторону США агентов обычно без промедления прятали подальше от их кремлевских коллег. О службе в Вене – до 1955 года половина австрийской столицы была таким же западным анклавом среди зоны советской оккупации – Худ рассказывает:

Богдана отправили на самолете во Франкфурт в тот же день, 13 августа. Жену отдельно допрашивали власти Западной Германии. Он оказался в квартале, где жили сотрудники ЦРУ и американские военные. Там ему и предстояло вести долгие беседы с офицерами разведки. Первая из многих проблем, созданных для ЦРУ (сперва в Берлине, затем во Франкфурте) показаниями перебежчика, заключалась в том, что невозможно было установить его личность. Он предъявил довольно много документов, выданных Богдану Сташинскому, Йозефу Леманну и Александру Крылову. ЦРУ не могло разобраться, какое из этих имен настоящее – если чужими не были все три. Не имели американцы и сведений из посторонних источников о карьере молодого человека в КГБ, не говоря уж о его поразительном признании в убийствах Льва Ребета и Степана Бандеры. Сверх того, Ребета, по общепринятому мнению, никто не убивал, а то, что Богдан рассказал о гибели вождя ЗЧ ОУН, противоречило всем сведениям в распоряжении ЦРУ – и всем теориям, основанным на этих фактах. Из документов, собранных в деле Бандеры, следовало, что того отравил неустановленный близкий человек, а не киллер-одиночка, который ходил по мюнхенским улицам с необыкновенным оружием в кармане226.

Наиболее правдоподобную – и строго засекреченную – версию содержал доклад подполковника Михала Голеневского, сотрудника польской разведки, завербованного американцами. Впервые тот передал ЦРУ то, что назвал доступной ему информацией о роли КГБ в устранении Бандеры, осенью 1959 года. Полтора года спустя, 4 января 1961 года, Голеневский с любовницей (немкой из ГДР) приехал на такси в консульство США в Западном Берлине и попросил убежища. На допросах подполковник не сообщил никаких новых сведений о кончине Бандеры, но точность его данных о советских шпионах на Западе вынудила ЦРУ вернуться к докладу 1959 года и отнестись к нему намного внимательнее227.

24 августа, когда Сташинский беседовал с офицерами ЦРУ на берегах Майна, начальник отдела по разработке Советской России в Лэнгли читал служебную записку, где вкратце излагались утверждения Голеневского о событиях в Мюнхене. Картину убийства поляк рисовал следующим образом: агент, ловко внедренный КГБ в окружение Бандеры, убедил того лично принять перебежчика из СССР – на самом деле, своего напарника. На встрече убийца подсыпал жертве в кофе яд замедленного действия. Таким образом, бразды правления ЗЧ ОУН якобы перешли в руки еще одного человека Лубянки. Сотрудникам ЦРУ это казалось наиболее достоверной информацией на время побега Сташинского из ГДР. Его рассказы о пистолетах, стрелявших ядом, о выслеживании Бандеры на улицах баварской столицы звучали не только подозрительно, но и попросту фантастично228.

В итоге франкфуртское ЦРУ решило не морочить себе голову и сплавить Богдана кому-то другому. На их взгляд, проку от него было не много, зато он легко мог втянуть Америку в скверную историю. Позднейший доклад ЦРУ гласит: «После того как Управление провело первые допросы Сташинского во Франкфурте-на-Майне в августе 1961 года, сложилось мнение о том, что оперативной выгоды от него как двойного агента ждать не приходится, что его нельзя признать ни несомненным перебежчиком, ни тем, за кого он себя выдает». Работа с теми выходцами из-за железного занавеса, которым ЦРУ верило, длилась не один месяц. Обычно их подробно расспрашивали о политической обстановке в Советском Союзе, отношении к режиму в народе, воздействии на умы западных радиопередач, живучести украинского национализма и так далее. Но поскольку Сташинского подозревали в двурушничестве, допросы его во Франкфурте не заняли и трех недель. Затем ЦРУ передало его представителям Западной Германии229.

Как бы долго Богдан ни воображал себя в одиночестве московской квартиры вольным гражданином США, надежно защищенным от покушения, реальность стала для него холодным душем. Сведения, за которые комитет готов был его убить, американцы посчитали ложью и потеряли к нему интерес. Неужели они с Инге дали маху, когда поставили жизнь на карту и бежали на Запад? Растерянный и измученный перебежчик должен был испытать подлинный ужас, когда ЦРУ объявило, что передаст его властям ФРГ для суда за совершенные им – по его же словам – преступления. Но выбора ему никто не предлагал. В докладе ЦРУ читаем: «Сташинский сказал сотрудникам Управления, что, перебегая на Запад, он не думал о преступности своих прежних деяний. Он якобы только теперь понял, что германский закон оценивает их иначе. Он признал, что, при всем нежелании садиться в тюрьму, он должен будет понести ответственность»230.

Богдан не доверял Западной Германии и с самого начала не хотел иметь с ней дела. Усугубило его положение то, что ЦРУ выдавало его для суда за преступления, в которых он добровольно сознался. Он хотел дать американцам нужные им сведения в обмен на безопасность, но в итоге не мог рассчитывать на такую сделку даже с немцами. Перебежчик, видимо, чувствовал себя загнанным в угол. Отречение от явки с повинной было невозможно. Если США от него отвернутся, а ФРГ вынесет ему оправдательный приговор, он останется один на один с Лубянкой. Нетрудно было догадаться, что его ждало в таком случае. Западногерманская тюрьма в этих обстоятельствах стала для него едва ли не самым уютным местом.