Зло не всегда уродливо внешне: иногда у дьявольских исчадий бывает ангельское обличие — попробуй-ка, дружок, сам отдели форму от содержания. Но в данном случае природа не стала выделываться и запутывать наблюдателя. Оба выглядели отвратно, напоминая ожившую скульптурную композицию «Боярышник — орудие пролетариата». Один, из них низенький и треугольный, был похож на помятую переспелую грушу. Второй, высокий, смахивал на суковатое полено, из которого папа Карло, приложив массу усилий, смог бы вытесать в лучшем случае черенок совковой лопаты. Но руками махать оба, к несчастью, умели.

Блямс! Диннь! Дзынь! Звон стекла, бьющегося о железо, я одновременно слышал дважды: громкий — через телефон у левого уха и пока еще приглушенный — в реальности. Гнусную стереофонию надо было прекращать как можно быстрее. С быстрого шага я перешел на бег, а поскольку не успел придумать ничего умного, то просто заорал на ходу:

— А ну отставить! Разойдись!

Самое интересное, что в первый момент маньяки меня послушались. Армейские команды были им, вероятно, знакомы. Развернувшись, они тупо уставились на меня. И как только поняли, что перед ними не старший офицер, не охранник, не полицейский и не санитар, они продолжили свои броски. Правда, теперь мишенью стал не железный бак, за которым прятался царь, а крикливое бородатое очкастое чмо, помешавшее их веселью.

Где они сумели откопать эту мелкую стеклотару? Понятия не имею. Но пузырьков у них под ногами валялось много. От первого я легко уклонился, второй отбил локтем, а от третьего и четвертого, летящих мне в лицо, спасся чудом. Если бы маньяки не проявляли агрессию, мои инстинкты сработали бы, наверное, с запозданием, но тут мне даже не пришлось настраивать весы — они клацнули сами собой. Темный вихрь с беззвучным свистом пронесся сквозь мою голову к двум ближайшим целям и, невидимый, окутал их. Оба еще успели сделать по одному броску, а потом им стало не до меня и не до Петруши.

Сперва тот, кто был похож на полено, с придушенным «Ы-ы-ы» провалился сквозь землю. Я встряхнул головой, не понимая, в чем фокус. Исчезновение выглядело, как примитивный спецэффект в старом докомпьютерном кино. Режиссер подает знак, кинокамера останавливается, актер уходит из кадра, а зрителю кажется, будто герой растаял в воздухе. Но здесь это случилось на моих глазах — без всякой камеры и команды «Стоп!». Был человек — и нет. Лишь когда до меня донесся звон отлетевшего в сторону металлического люка я, наконец, сообразил: это не земля разверзлась под маньяком, а просто он ухнул в ливневый колодец, вдруг оказавшийся у него прямо под ногами.

— А? Чего? — удивленно выдохнул второй маньяк, не обнаружив рядом дружка.

Взмахнув рукой, он выпустил из рук предназначенный мне пузырек. Тот упал на траву и никак не должен был разбиться, однако брызнул во все стороны веером осколков. Один из них тотчас же угодил в глаз маньяку. Человек-груша громко заверещал и, схватившись за глаз, вслепую шагнул куда-то в сторону. Упс! Через мгновение он предсказуемо запнулся, сделал сальто и с шумом влетел в тот же люк — головой вниз и ногами кверху. Дубль два.

Я задержал дыхание и прислушался: тихо. Не знаю, какие законы они нарушили и какой срок им грозил по УК, но земной суд над ними едва ли состоится. А тот, другой суд, уже состоялся. У Великой Вселенской Справедливости свои представления о расплате.

— Можешь выходить, величество, — сказал я. И когда Петруша осторожно высунулся из-за своего укрытия, добавил: — Пойдем отсюда. Ни тот, ни другой тебя больше не тронет…

Проходя мимо открытого люка, царь не удержался и плюнул вниз.

— Они называли меня дубиной и хером-переростком, — пожаловался он. — Меня, императора! Бегали за мной, кидались булыжниками и обещали размазать мою печень по асфальту. А я ведь даже не обругал скотов! Тихо-мирно, как ты мне советовал, сказал им, что лавки чистые и нельзя на них забираться с ногами… И как это у тебя получилось с ними так быстро? Я знал, конечно, что ты немного чернокнижник, вроде Брюса… А насчет моего будущего ты не беспокойся. Пойдем-пойдем, я тебе кое-что покажу…

Картинка со спутника помогла нам не попасться на глаза санитарам и проскользнуть незамеченными в палату Петруши. Пока я умывался, царь шелестел бумагами.

— Вот, — сказал он, торжественно потрясая пачкой листков. — Ты ведь помнишь о моей переписке с петербургским губернатором Грушницким? Поздравь меня, он прислал мне приглашение. С ним я выпиливаюсь отсюда в два счета — и сразу же на вокзал, в Питер. Борис Елизарович понял наконец, что без меня город моего имени ему не обустроить. Так что он берет меня в штат, помощником — пока по культуре, а там видно будет.

— И его не испугал твой официальный диагноз? — удивился я. — У тебя же в больничной карте целый букет: мания величия, реформаторский бред и прочее. Или ты всё это скрыл?

— Ничего я не скрыл, — гордо ответил царь. — Но Борис Елизарович — не из пугливых. Он пишет, что и другие достойные люди стали жертвой этой… погоди, я зачитаю… жертвой карательной психиатрии. А еще он написал… — Петруша стал копаться в своей пачке. Откуда-то из середины вылетела и спланировала ему под ноги почтовая открытка.

— Ого, — сказал я, — губернатор Санкт-Петербурга тебе даже открытки шлет?

— Не помню такой, — удивился Петруша, поднял открытку и стал ее рассматривать. — Ромыч! Так это не мне, это тебе. Случайно в мою кучу положили, а я и не заметил… Ха, я и не знал, что ты теперь скупаешь недвижимость. И почем сейчас ангары?

— Чего-о? — Я взял у него из рук открытку, и мое сердце ухнуло из груди в область живота: это был почерк Левки.

Текст состоял из трех строк. Меня приглашали осмотреть нежилое помещение, которое я будто бы собирался купить, — ангар за номером 18. Намек был проще некуда. Сразу после того, как у нас показали американский фильм про НЛО, шутник-братец стал сравнивать с киношным ангаром дом бабули в подмосковном Климентово, по адресу: улица Лесная, 18.

Судя по штемпелю, свою открытку Левка отправил мне всего за день до смерти.

Небо — голубое, трава — зеленая, кузнечики стрекочут, у дороги под ногами — запах нагретого асфальта. Так обычно выглядит, звучит и пахнет ностальгия. В начале прошлого века поселок Климентово назывался Белоглинка, а переименовали его в конце 30-х — в честь наркома обороны Ворошилова. Сам Климент Ефремович тут, разумеется, никогда не жил, и отлично. Как говорила бабушка, чем ты дальше от начальства, тем крепче спишь.

Теперь я шел по улице Лесной — единственной в поселке — и вертел головой направо-налево, рассматривая пейзаж. Одноэтажные типовые серо-коричневые дома-скворечники я помнил с детства, но куда чаще мне попадались двухэтажные новоделы — уродливые утюги с колоннами и портиками, в стиле эпохи первоначального накопления. Сколько же я здесь не был? Наверное, лет сорок — с тех самых пор, когда по бабушкиному завещанию ее дом достался нашему отцу, а тот, посоветовавшись с мамой, отдал дом Левке.