– С каким кораблем вы встретились? Скачковым или местным грузовиком? Ты можешь сказать точно или он был закамуфлирован?

– Скачковый. Не знаю, чем еще это могло бы быть. Он походил на цетагандийский правительственный корабль. Во всяком случае, на нем было полно красивой раскраски. Небольшой, но быстрый, свеженький и классный. Цетагандийский ублюдок сам таскал свой груз, с помощью летающих платформ и ручных тягачей, но времени он даром не терял. Как только шлюз закрылся, они улетели.

– Куда? Можешь сказать?

– Ну, Хьюлет сказал, что у них странная траектория. Это была та необитаемая система с двойной звездой в двух скачках от Ро Кита. Не знаю, слышали ли вы о ней…

Майлз поощрительно кивнул.

– Они пошли глубже в гравитационный колодец. Может, они намеревались обогнуть солнца и подойти к скачковым точкам по скрытой траектории, не знаю. Это имеет смысл, учитывая все остальное.

– Всего один пассажир?

– Ага.

– Расскажи о нем поподробнее.

– Да особо рассказывать нечего на тот момент. Он держался особняком, питался в каюте. Со мной вовсе не разговаривал. Ему приходилось разговаривать с Фиркой, поскольку Фирка рисовал ему декларацию. К тому времени, как мы достигли первого барраярского пункта проверки, у его груза было совершенно новое происхождение. И он сам стал тоже зваться иначе.

– Кер Дюбауэр?

Венн дернулся при первом упоминании знакомого ему имени, открыл рот и набрал воздуха, но тут же закрыл, чтобы не прерывать поток речи Гуппи. Несчастный человек-амфибия был теперь целиком поглощен рассказом о своих злоключениях.

– Еще нет. Думаю, он стал Дюбауэром во время остановки на пересадочной станции Комарры. В любом случае я отслеживал его не по имени. Для этого он был слишком хорош. Обдурил вас, барраярцев, верно?

Верно. Возможный цетагандийский агент высочайшего класса просочился через ключевой перекресток барраярских торговых путей, как дымок. Имперскую службу безопасности удар хватит, когда они получат сообщение об этом.

– Тогда как же ты проследил за ним досюда?

На лице Гуппи впервые за все время мелькнуло подобие улыбки.

– Я был судовым инженером. Я отследил его по массе груза. Груз у него довольно примечательный, как я позже обнаружил.

Подобие улыбки сменилось черной мрачностью.

– Когда мы скинули его вместе с грузом на грузовом причале комаррской пересадочной станции, он казался довольным. Просто лучился сердечностью. Впервые за все время он обошел каждого из нас и лично вручил премиальные. Хьюлету с Фиркой пожал руки. Попросил меня показать перепонки, так что я развел пальцы, а он наклонился, схватив меня за руку, и казался искренне заинтересованным, и поблагодарил меня. Грас-Грейс он потрепал по щеке и улыбнулся ей эдак слащаво. Он засмеялся, когда коснулся ее. Понимающе так. Поскольку она в руке держала премиальный чип, то она вроде как улыбнулась ему в ответ, вместо того чтобы оттолкнуть, хотя я видел, что она едва сдержалась. А потом мы отвалили. Мы с Хьюлетом хотели взять увольнительную и потратить кое-что из премии, но Грас-Грейс сказала, что можно погулять и позже. А Фирка сказал, что Барраярская империя – не лучшее место для здоровья таких, как мы. – С его губ сорвался смех, ничего общего с весельем не имеющий. Так. Вскрик, когда Майлз прилепил ему на запястье полоску, на самом деле не был чрезмерной реакцией. Это было воспоминание. Майлз подавил дрожь. Извини. Извини.

– Лихорадка началась через шесть дней после отлета с Комарры, после скачка к Полу. Грас-Грейс первая догадалась по тому, как она началась. Она всегда была из нас самой сообразительной. Четыре маленьких розовых прыщика вроде комариных укусов на тыльной стороне ладоней Хьюлета с Фиркой, у нее на щеке и на моих руках, где их касался цетагандийский ублюдок. Они выросли до размеров яйца и пульсировали, но не так, как пульсировало у нас в голове. На это ушел всего час. У меня так раскалывалась голова, что я почти ничего не видел, и Грас-Грейс, которая чувствовала себя не лучше, помогла мне добраться до каюты, чтобы я мог забраться в мой бак.

– Бак?

– У меня в каюте стоял большой бак с крышкой, чтобы я мог закрыться изнутри, потому что гравитация на этой старой посудине была ненадежной. И в нем действительно было удобно отдыхать, своего рода водяная кровать. Я мог в ней растянуться как угодно и вертеться. Отличная фильтрационная система воды, и дополнительный кислород, пузырьками поднимающийся из баллона, что я приделал. Красивые пузырьки – цветная подсветка. И музыка. Мне не хватает моего бака.

Он тяжело вздохнул.

– У тебя… вроде как есть и легкие тоже. Под водой ты задерживаешь дыхание или как?

Гупта пожал плечами.

– У меня дополнительные сфинктеры в носу, ушах и горле, которые автоматически закрываются, когда переключается система дыхания. Это всегда несколько неловкий момент. Мои легкие не всегда хотят прекращать работать. Или снова запускаться – иногда. Но я не могу вечно торчать в баке, иначе придется писать в ту воду, которой дышу. Именно это тогда и произошло. Я плавал в моем баке… много часов, не знаю сколько. Сомневаюсь, что находился в здравом уме, настолько мне было плохо. Но потом мне захотелось писать. Очень сильно. И мне пришлось вылезти.

Я чуть было не вырубился, когда встал. Облевал весь пол. Но идти я мог. В конце концов добрался до гальюна в каюте. Корабль по-прежнему летел, я чувствовал вибрацию под ногами, но на нем царила полная тишина. Никто не разговаривал, не ругался. Не храпел. И музыки не слышно. Мне было холодно, я был весь мокрый. Я напялил халат – из тех, что мне подарила Грас-Грейс. Она говорила, что халаты ее полнят, а я постоянно мерз. Она говорила, это оттого, что мои создатели вложили мне гены лягушки. Насколько я понимаю, это вполне может быть правдой.

– Я нашел ее тело… – Он запнулся. Взгляд стал еще более отсутствующим. – Шагах в пяти дальше по коридору. Во всяком случае, я подумал, что ее. Это была ее коса, плавающая в… Во всяком случае, я подумал, что это было тело. Размер лужи совпадал. Это воняло, как… Что за чертова болячка разжижает кости?

Он набрал воздух и продолжил:

– Фирка добрался до лазарета, хотя пользы это ему не принесло. Он лежал весь плоский, словно сдулся. И стекал. По обе стороны койки. Он вонял еще хуже, чем Грас-Грейс. И от него шел пар.

Хьюлет – то, что от него осталось – был в кресле пилота в кабине управления. Не знаю, зачем он заполз туда, может, чтобы обрести хоть какое-то утешение. Пилоты – странный народ. Его имплантаты пилота вроде как удерживал и череп, но его лицо… его черты… они просто стекали. Я подумал, что он, возможно, пытался послать сигнал бедствия. Позвать на помощь. Подумал, может, он слишком многое сообщил, и спасатели решили держаться подальше. С чего это порядочным гражданам рисковать чем-то ради нас? Каких-то джексонианских контрабандистов? Пусть себе сдохнут. Никаких проблем и экономия судебных издержек, верно?