Под открытое небо он вышел через три дня. Как Иисус из гроба. Почему-то именно так подумал мальчишка, оказавшись на истертой мостовой у подножия одного из семи холмов. Как Иисус из гроба. Как Иисус из гроба. Как...

Кардинал невесело улыбнулся, вспомнив это. Из трех дней скитаний по катакомбам, он вынес два урока. Первый – он научился видеть в полной темноте. Он и сам не смог бы объяснить этого никому, даже если бы решил попытаться. Он научился становиться темнотой, становиться ее центром и чувствовать все, что происходит в нем и в темноте...

Кардинал досадливо махнул рукой. Снова ничего не получилось. Он так и не научился выражать словами эти свои ощущения. А вот второй урок...

Чтобы выжить, нужно уйти в темноту. Чтобы выжить – утонуть в темноте, слиться с ней, стать ее частью...

Это он запомнил накрепко. С этим прожил всю свою жизнь. И, возможно, именно за это его умение была открыта ему тайна Договора.

Они думали, что он продолжит их дело. И только один из старцев понял, что именно ему, Кардиналу, суждено это дело... дело... закончить.

Осталось совсем немного. И, странно, сейчас, когда до завершения оставалось всего несколько шагов, он вспомнил, что самым трудным поначалу было не ощущать себя еретиком, произнося слово «бог» во множественном числе.

Коридор закончился деревянной окованной железом дверью. Возле двери стояли два охранника. Стояли, как и всегда, в кромешной темноте и полной тишине. Кардинала они почувствовали всего в двух шагах от себя.

Молча открыли дверь.

Кардинал вошел в низкую галерею. Запах страха, боля, грязных тел и разлагающейся плоти. Кардинал запретил выносить труп. Пусть все видят, что ждет непокорного.

С десяток факелов горели на стенах, неверными мазками обрисовывая лица прикованных.

Пятнадцать человек.

Кардинал тряхнул головой. Не люди были заключены здесь. Вон тот, с краю, был купцом. Имел дом и семью.

Всегда заключал выгодные... выгоднейшие сделки и ни разу не был обманут. Допустил всего лишь одну ошибку – предупредил горожан о готовящемся нападении. Ему, конечно, не поверили, а когда баронский отряд выжег предместье и только чудом был отброшен от городских ворот, купцу все припомнили.

Он просто читал мысли, сказал купец под пыткой на второй день. Ему еще, наверное, повезло. Если бы его разоблачили раньше, то просто убили бы. Братья-купцы не простили бы ему удачи в делах. Дьявольской удачи. А так он остался жив. Единственный из семьи. И будет жив еще некоторое время.

Жаль, что среди его детей не оказалось больше таких же колдунов. Очень жаль.

Дальше сидела ведьма. Они с дочками любили окручивать путников. И все три оказались очень сильными ведьмами. Очень. К счастью.

Ему удалось собрать два десятка таких вот талантов. Мало. Очень мало. Но для последнего аккорда должно хватить. Хватит наверняка.

Когда все они будут израсходованы, как стрелы в схватке, у него появятся новые орудия. Куда крепче и надежнее.

Старуха-ведьма застонала. Ее соседи по цепи прижались к стене, подавшись в стороны. Они знали, что могло... Что последует за этим.

Ведьма вскрикнула и попыталась встать. Цепь рывком уложила ее на пол.

– Больно! – закричала ведьма. – Больно!

Кардинал шагнул к ней, стараясь держаться противоположной стены. Они могут попытаться напасть на него, как сделал тот, висящий сейчас на стене, прибитый к ней двумя копьями.

– Огонь! – выкрикнула ведьма. – Огонь.

Скрюченные пальцы правой руки... Кардиналу показалось, что он видит пламя, лижущее эти пальцы. Ведьма вскрикнула еще раз и замолчала, дуя на пальцы.

Из дальнего угла галереи появился надзиратель, поставил на пол рядом с ведьмой ведро. Старуха торопливо сунула руку в воду и застонала, словно в блаженстве.

Как мало нужно для счастья, в который раз подумал Кардинал.

– Правая рука. Огонь, – тихо сказал надзиратель.

– Я сам видел, – ответил Кардинал и указал рукой на первого в ряду и на второго. – Правая рука, огонь. И правая рука – мизинец.

Бывший купец засучил ногами и попытался спрятать под себя правую руку. Из колеблющегося сумрака вынырнули помощники надзирателя, прижали колдуна к полу. Факел, снятый со стены, обмотал ее своим огнем. Купец закричал. Громко и протяжно. Галерею заполнил смрад паленой плоти.

А через минуту, когда купцу позволили залить ожог водой, закричал жонглер. Взмах ножа, хруст и скрежет стали по камню.

– Нож сломаешь, – тихо сказал помощник надзирателя своему приятелю. – Где я потом другой возьму?

– Не умничай, а перевяжи обрубок, чтобы кровью не истек.

И ведь самое смешное, подумал Кардинал, что эти трое даже не представляют себе, что именно сейчас происходит и что именно они сейчас сделали. Для них все просто – одержимые дьяволом и колдуны подвергаются изощренной пытке. Наверное, для их же пользы. Чтобы изгнать дьявола.

Очень немногие из живых понимают смысл происходящего. А знает наверняка только один – он, Кардинал. Единственный из служителей Договора, оставшийся в живых. Есть еще Пес...

Этот, если и не знает наверняка, то многое понял. У него просто собачье чутье. А вот то, зачем сейчас руку колдуна макнули в огонь, Пес знает очень хорошо.

Ведьма за прутьями клетки замолчала, прижимая руку к груди.

– Больно? – спросил Пес.

– Больно, – всхлипнула ведьма. – Как огнем обожгло. Дай воды...

– Зачем? – удивился Пес. – Тебе осталось жить всего с неделю. Рука не обгорела... пока. Это у кого-то в пещерах шипела и трескалась кожа. А ты получила только боль. Вот когда я захочу что-то передать, тогда...

– Тебе нравится мучить людей... – раздался голос из противоположного угла подвала, из клетки, в которой еще недавно бился оборотень.

– Людей? – быстро оглянулся Пес. – Это – не люди. Они продали свои души. Они отказались от того, что делает человека человеком. И самое большее, на что они сейчас годны, – это послужить вот таким образом. Своей болью. Своими страданиями. Дьяволу и не снилось, что его слуги смогут стать почтовыми голубями у слуг Божьих. А?

Посол не ответил. Трудно отвечать, когда в сердце вбит гвоздь. Длинный, в две ладони. Ржавый.

Каждый удар сердца был последним. И каждый раз сердце оживало вновь. А когда послу уже начинало казаться, что все позади, что пришла смерть как избавление, Пес вливал в его пересохшие губы еще несколько капель живой воды. Амброзии. Будь она проклята. Будь прокляты те, кто дал ему первый глоток...

Хотя... Посол помнил, как ему предлагали отказаться от напитка. Как предлагали богатство вместо того, первого глотка. Он это помнил, но все равно проклинал. Это они... Они первые... Они...