— Поехали, посмотрим — решительно сказал сэр Мишель, пришпоривая лошадь, которая почему-то начала беспокоиться и нервно пританцовывать. Коняга Гунтера вела себя, кстати, точно также. Животные словно испугались неизвестного лютниста и не желали идти в сторону, куда намеревались направиться их хозяева.

Между деревьев стала видна небольшая полянка, посреди которой на густо заросшем ярко-зеленым мхом пенечке, мягком, как бархатная подушка, восседал седой человек с аккуратно постриженными усами, в черном бархатном камзоле, из которого выглядывал белоснежный накрахмаленный воротник рубашки, Малиновый берет был щегольски заломлен на левое ухо. Человек наигрывал на лютне, мурлыча себе под нос ту самую мелодию, что еще издалека услышали рыцарь с оруженосцем. Разве что теперь они могли расслышать слова песни:

В железном дворце греха живет наш ласковый враг,

На нем копыта и хвост, и золотом вышит жилет.

А где-то в него влюблена дева пятнадцати лет,

Потому что с соседями скучно, а с ним, может быть, нет…

С правого бока к широкому поясу певца были прикреплены ножны с простым клинком.

Лошади окончательно перестали слушаться, оседали на задние ноги, всхрапывая и ожесточенно грызя удила, и наотрез отказывались выходить из-под спасительной тени деревьев на поляну.

Сэр Мишель пристально всмотрелся в менестреля и, узнав его, изменился в лице, поднося два пальца ко лбу в молитвенном жесте.

— Pater noster, qui es in caelis…[7]

Лорд, услышав это, сладенько ухмыльнулся и слегка кивнул головой, продолжая петь:

Ударим в малиновый звон, спасем всех дев от него, подлеца,

Посадим их всех под замок и к дверям приложим печать,

Но девы морально сильны и страсть, как не любят скучать,

И сами построят дворец и найдут, как вызвать жреца…

Сэр Мишель как во сне закончил молитву:

— …et ne nos inducas in tetationem; sed libera nos a malo,[8]— и шепотом пробормотал, осеняя себя крестом: — Amen…

Лорд на секунду отнял пальцы от струн лютни, прервал пение, посмотрел на сэра Мишеля и брезгливо сморщился, будто старая дева, созерцающая целующуюся парочку на скамейке напротив. После чего деликатно прокашлялся, прикрыв рот кулаком, и запел заново, ничуть не обращая внимания на вытаращенные глаза рыцаря и наливающееся краской ярости лицо Гунтера.

По морю плывет пароход — из трубы березовый дым,

На мостике сам капитан, весь в белом, с медной трубой.

А снизу плывет морской змей и тащит его за собой,

Но если про это не знать, можно долго быть молодым.

Если бы я был один, я б всю жизнь искал, где ты;

Если бы нас было сто, мы бы пели за круглым столом.

А так, неизвестный нам, но похожий на ястреба с ясным крылом,

Глядит на себя и на нас из сияющей пустоты…

Лорд неожиданно прервался, отложил лютню и приветливо помахал рукой, радостно улыбаясь. Видя, что лошади Гунтера и сэра Мишеля бьются, будто от колик, он устало вздохнул, щелкнул пальцами, и тотчас же обе кобылы успокоились, застыв, как вкопанные. Всадники немедленно соскочили на землю.

— Вам понравилось, как я пою? Многие говорили, у меня неплохой слух и хороший голос. И песня, между прочим, отчасти про меня… Одни славный человек написал, в конце двадцатого века. Русский, кстати говоря. А перевод — мой, и неплохо получилось, смею заметить, — и, видя, замешательство явно узнавших его людей, Лорд добавил погромче: — Господа, что же вы, идите сюда, я не кусаюсь. Впрочем, в этой истине вы уже могли убедиться, — и сатана весело расхохотался, хлопая себя ладонью по бедру.

«Вот падла, что же ему теперь, понадобилось, когда все решено? — зверея, подумал Гунтер, засовывая руку за пазуху, куда утром запихнул кобуру с „вальтером“. — Ну, получи, ублюдок!»

Позабыв обо всем прочем, германец, зарычав от ярости, выхватил пистолет и бездумно всадил в Лорда всю обойму. Сэр Мишель замер, ровно статуя.

Ничего не произошло. Пули растворились в воздухе перед сатаной, не причинив ни ему, ни музыкальному инструменту самого малейшего вреда. Лорд снова тяжко вздохнул, сдунул с рукава своего черного камзола невидимую пылинку, потом выразительно посмотрел на Гунтера, покрутил пальцем у виска и громко сказал по-немецки:

— Ну, бессмертный я, бессмертный. А вы, любезнейший, едва дорогой камзол мне не испортили. Портной, старый еврей из Венеции, некогда содрал с меня за этот камзол кучу денег, словно не знал, кто я такой… Между прочим, старик Пейсах был, вернее будет, одним из лучших швецов шестнадцатого века. Вот так…

— Дальше что? — рявкнул Гунтер. Больше всего ему было жалко настолько глупо истраченной обоймы. Впрочем, если вернуться к самолету, то там, в загашнике, должны лежать запасные. Да большей дурости и не представить — стрелять в дьявола! Ладно, бы пули серебряными были…

— А что касаемо вашей дурацкой выходки, молодой человек, — продолжал Лорд, невозмутимо и обходительно, — то ведь я могу и чем-нибудь покрепче шарахнуть, да так, что мало не покажется. Водородной бомбой, например…

— Какой бомбой? — не понял Гунтер.

— А-а, — досадливо отмахнулся Лорд. — Вы же не имеете представления о термоядерном синтезе и цепной реакции. Хотя картина разрушений, которые она способна причинить, как-то вам приснилась. Ай, да что объяснять! Это будет несколько позднее; ведь ваш нервозный и недальновидный фюрер прогнал Айнстайна из страны. Замечательный ученый, этот Айнстайн, между прочим. Я с ним много беседовал в свое время, советовал кое-что — преинтереснейший человек, надобно сообщить…

Сэр Мишель переводил ошалелый взгляд с Лорда на своего оруженосца, говорящих на непонятном лающем языке, и, наконец, преодолев робость и снедавший его смертный ужас, тихо попросил, тронув Гунтера за плечо:

— А нельзя по-нашему? Разговаривать, в смысле?..

Лорд встрепенулся, будто только что заметил незадачливого рыцаря, глянул с удивлением и воскликнул уже на норманно-французском:

— Ах, да, запамятовал! Мой милый Фармер, ты здесь совершенно некстати. Поспи-ка полчасика. А мы с господином Райхертом потолкуем о делах наших скорбных…

Человек в черном, воздушным, почти незаметным движением щелкнул пальцами, и тотчас выражение лица рыцаря стало отрешенно-усталым.

— Пойду-ка я вздремну, Джонни, — Мишель словно забыл о присутствии дьявола. Он перестал замечать нежданного встречного. — Просто я не выспался. Разбудишь, когда солнце будет над верхушкой во-он той ели…

Бравый наследник барона де Фармер медленно, будто сомнамбула, прошествовал к лошадям, вытянул запасную попону из седельного мешка, расстелил ее на травке, улегся и тотчас захрапел.