litbaza книги онлайнИсторическая прозаСуворов - Вячеслав Лопатин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 49 50 51 52 53 54 55 56 57 ... 143
Перейти на страницу:

Это письмо стало известно только недавно. Потемкин писал государыне правду об осаде Очакова, трудностей которой в Петербурге долго не понимали. Дело 27 июля он представил как один из эпизодов, которыми изобилует война. Упомянув про «дурачество» и неудачный бой, самого виновника неудачи он при этом уважительно назвал Александром Васильевичем.

«Нет, — заявляет Николай Полевой, — Суворову оставалось просить об увольнении… Потемкин был неумолим, он хотел доказать, что если гнев его постиг кого-либо, то для такого опального нет службы нигде ни по практике, ни по степени. Все заслуги Суворова были забыты».

Известен рапорт Суворова главнокомандующему от 2 августа. «Болезнь раны моей и оттого слабость удручают меня, — говорилось в нем. — Позвольте, Светлейший Князь, Милостивый Государь, на кратчайшее время к снисканию покоя отлучиться в Кинбурн. Я надеюсь на Всемогущего, недель чрез две укреплюсь; не теряя ни минуты, буду сюда, естли и прежде того не повелите».

Разрешение было дано. Как мы помним, после кинбурнской победы дважды раненный Суворов остался в строю. Отметим и другое. С армией прибыли старшие генерал-аншефы — И.И. Меллер и князь Н.В. Репнин. Под Очаковом оказался и представитель союзников принц де Линь, который всячески торопил Потемкина со штурмом. На то были свои причины: армия императора Иосифа II с трудом отбивалась от войск визиря Юсуф-паши. Именно де Линь (и только он) написал Иосифу о том, что была возможность взять крепость во время боя 27 июля. Такие авторитетные свидетели осады, как граф Дама и переводчик походной канцелярии Потемкина Роман Цебриков, об этом не упоминают.

Двадцать седьмого июля армия салютовала победе адмирала С.К. Грейга над шведским флотом в Балтийском море. Цебриков делает запись в дневнике:

«И сей день торжествования нашего изменился в несказанную для нас печаль. О Боже! Колико судьбы Твои неисповедимы! После обеда выступает разженный крепкими напитками Генерал-Аншеф Суворов с храбрым баталионом старых заслуженных и в прошедшую войну неустрашимостью отличившихся гренадеров из лагерей. Сам ведет их к стенам Очаковским. Турки или от страху, или нам в посмеяние, стоя у ворот, выгоняют собак в великом множестве из крепости и встравливают их против сих воинов. Сии приближаются; турки выходят из крепости, устремляются с неописанною яростию на наших гренадеров, держа в зубах кинжал обоюду изощренный, в руке острый меч и в другой оружие, имея в прибавок на боку пару пистолетов; они проходят ров, становятся в боевой порядок, палят, наши отвечают своею стрельбою. Суворов кричит: "Приступи!" Турки прогоняются в ров, но Суворов получает неопасную в плечо рану от ружейного выстрела и велит преследовать турок в ров; солдаты повинуются, но турки, поспеша выскочить из оного, стреляют наших гренадеров, убивают, ранят и малое число оставшихся из них обращают в бегство. Подоспевает с нашей стороны другой баталион для подкрепления, но по близости крепости турков число несказанно усугубляется. Наступают сотни казаков, волонтеров и несколько эскадронов легких войск, но турков высыпается тысяч пять из города. Сражение чинится ужасное, проливается кровь и пули ружейные, ядра, картечи, бомбы из пушек и мечи разного рода — всё устремляется на поражение сих злосчастных жертв… Лютость турков не довольствуется тем, чтоб убивать… наимучительнейшим образом, но чтоб и наругаться над человечеством, отрезывая головы и унося с собою, натыкая их на колья по стенам градским, дабы зверское мщение свое простирать и на безчувственную часть… Все в замешательстве, и немного требовалось уже времени для посечения турецким железом наихрабрейших наших воинов, числом против неприятеля весьма немногих, ежели бы Репнин не подоспел было с третьим баталионом и с конным кирасирским полком и не спас сей злосчастной жертвы от конечной гибели, которой пьяная голова оную подвергла.

Князь по человеколюбивому и сострадательному сердцу не мог не пролить потока слез, слыша таковые печальные вести, и когда ему сказано было, что любимый его полк кирасирский поведен против неприятеля, то он: "О, Боже мой! Вы всех рады отдать на жертву сим варварам".

Все иностранные офицеры, бывшие на сем сражении зрителями, удивлялись неустрашимости наших солдат, от коих они слышали, когда возвращались в свой стан окровавленные и ранами покрытые: "Мы-де, солдаты, очень стояли крепко, да некому нами было командовать"».

Несколько наивная и сентиментальная зарисовка сугубо штатского человека, питомца европейского университета, но, безусловно, сделанная с натуры и, что важно, вдень неудачного боя.

То же говорит в своих воспоминаниях граф Дама, прибавляя, что в разгар боя и вынужденного отступления под градом артиллерийского и мушкетного огня он «осмелился заметить Суворову, какие несчастия могут последовать, если он не потребует подкрепления». «Он упорствовал и потерял половину своих людей. Редко я видел столь кровопролитное дело. Наконец, отбросив его почти до самого его лагеря, турки остановились при виде боевого порядка и закончили эту бесполезную бойню, виновником которой был Суворов».

Хотя Дама излагает свои воспоминания в форме дневника, это именно воспоминания, написанные годы спустя и содержащие много неточностей и ошибок. Так, автор даже не упоминает о том, что во время боя Суворов был ранен. Принятый в компанию таких лиц, как принцы Нассау, де Линь, Ангальт, Дама повторяет сплетни, ходившие среди иностранцев, в частности, об «отчаянии Суворова, принужденного служить под начальством Потемкина». Но само описание боя Дама дает верно: горячее, кровопролитное дело, плохо управляемая импровизация без дальнего прицела.

Лучше всех объяснил неудачу 27 июля сам Александр Васильевич. В доверительном письме Рибасу он высказался с солдатской прямотой:

«Проклятые волонтеры, самый проклятый — Дама, словно мне равный. Хоть бы и князь. Титул предков ничто, коли не доблестью заработан… (коли не в нашей службе, с радостью уступлю место Нассау-иностранцу, а иначе ни за что, хоть бы даже и в одном был со мною чине. Пусть бы даже был он Герцогом и Пэром Франции, ни ему не уступлю, ни Ангальту, ни другим, ежели будут со мною в одной службе). Сопливец Дама… возомнил, что он мне равен, подходит и кричит мне: "Сударь!"… Берется в полный голос распоряжаться, русские слышат язык французский словно от играющего свою роль актера, а меж тем я, командующий, ни на мгновение ни единого слова, кроме его приказов, услышать не могу. Я в бешенство пришел… принужден был команды давать чрез младших чинов и потому Фишера [батальон] упустил, который дошел уже до края бездны, а как достал я его, он уже был там. Другой, повежливее Дама, привязался ко мне, представлялся будто на обеде, из виду меня не терял (говорю Вам, пусть Князь о сем думает, как хочет, я же всё сие видел. В другой раз, коли так придется, выгоню их, да и наших, кнутом, ибо за исход боя я отвечаю, а ежели им угодно, так я их саблей). Есть способ от пуль укрыться. Слева от меня был один, но честный человек. Я поворачиваю круто вправо, воспитанный волонтер предо мной. Вдруг левый повод у меня хватает, моя лошадь еще на пядь — и конец. Хотел бы я, чтобы Вы о нем разузнали. Коли останусь жив, буду у Князя. Я русский, не потерплю, чтоб меня теснили эти господа… Боюсь, рана моя чрез месяц заживет, а за три недели — скажу спасибо…

1 ... 49 50 51 52 53 54 55 56 57 ... 143
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?