— Ангелы, — ответила Сарайю раньше, чем Мак задал вопрос. — Слуги и наблюдатели.

— Невероятно! — в третий раз воскликнул Мак.

— Это еще не все, Макензи, и это поможет тебе понять проблему, с которой столкнулся тот человек.

Даже Маку было совершенно ясно, что тот человек, кем бы он ни был, все еще не мог совладать с чувствами. Резкие сполохи время от времени устремлялись в их сторону, подбираясь ближе.

— Мы не только способны видеть уникальность каждого в цвете и свете, но можем и выражать себя через их посредство. Только выражение это очень сложно контролировать, и обычно никто но пытается сдержать его, как пытается тот человек. Самое естественное — просто отпустить его.

— Не понимаю. — Мак колебался. — Ты хочешь сказать, что мы можем отвечать друг другу через цвета?

— Ну да. — Сарайю кивнула, во всяком случае. Маку показалось, что она именно кивнула. — Любые взаимоотношения между двумя людьми совершенно уникальны. Вот почему ты не можешь любить одинаково двух разных людей. Это просто-напросто невозможно. Ты любишь каждого человека особо, в зависимости оттого, кто он, и соответственно той уникальной реакции, какую он вызывает в тебе. И чем лучше ты знаешь другого человека, тем насыщеннее краски ваших взаимоотношений.

Мак слушал и в то же время наблюдал разворачивающееся перед ним представление. Сарайю продолжала:

— Наверное, ты лучше всего поймешь, если я быстренько приведу пример. Предположим, Мак, что ты сидишь с другом в кафе. Ты сосредоточен на своем товарище, и если бы обладал способностью видеть, то заметил бы, что вы оба окутаны облаками красок и света, которые обозначают не только вашу уникальность как личностей, но и уникальность взаимоотношений между вами и эмоций, которые вы испытываете в данный момент.

— Но… — начал Мак лишь для того, чтобы тут же замолкнуть.

— Предположим, — продолжала Сарайю, — что в кафе входит кто-то второй, кого ты любишь, и, хотя ты погружен в разговоре первым другом, ты замечаешь появление этого второго. И если бы ты обладал способностью видеть большую реальность, вот что бы ты увидел: но мере того как ты поддерживаешь разговор, уникальное сочетание красок и света оторвется от тебя и окутает облаком того, кто только что вошел, представляя тебя в иной форме любви и приветствуя этого вошедшего. И еще одно, Макензи: это облако не только видимо, но еще и осязаемо: ты можешь ощущать, вдыхать, даже пробовать на вкус эту уникальность.

— Мне нравится! — воскликнул Мак. — Но если не считать того человека, — он махнул в сторону источника взволнованных сполохов в кольце взрослых, — то как остальным удается сохранять такое спокойствие? Разве они не знакомы друге другом? Мне кажется, краски должны вспыхивать повсюду.

— Они прекрасно знают друг друга, большинство из них, но они здесь для того, чтобы отпраздновать нечто, не касающееся их взаимоотношений друге другом, во всяком случае, напрямую, — пояснила Сарайю. — Они ждут.

— А чего? — спросил Мак.

— Скоро увидишь, — ответила Сарайю.

— В таком случае почему этот человек, — внимание Мака снова было привлечено к возмутителю спокойствия, — сдерживается с таким трудом и почему, как мне кажется, он сосредоточен на нас?

— Макензи, — мягко ответила Сарайю, — он сосредоточен не на нас, он сосредоточен на тебе.

— Что? — Мак был изумлен.

— Человек, который с таким трудом сдерживает переживания, твой отец.

Волна гнева и тоски захлестнула Мака, и, словно это был знак, облако красок от его отца перенеслось через луг. Его окатывало рубиновым и карминным, багровым и фиолетовым, свет и краски плясали вокруг, обнимая. И каким-то образом в вихре этого урагана он оказался бегущим по лугу к отцу, бегущим к источнику красок и переживаний. Он был маленьким мальчиком, ищущим своего папу, и впервые в жизни он не боялся. Он бежал, не заботясь ни о чем, кроме объекта в своей душе, и он его нашел. Отец стоял на коленях, омываемый светом, слезы каплями драгоценных камней скатывались по рукам, которыми он закрывал лицо.

— Папа! — закричал Мак и бросился к человеку, который не смел поднять глаза на сына. В реве ветра и огня он обеими руками обхватил голову отца, вынуждая того взглянуть ему в лицо, чтобы можно было произнести слова, которые Мак всегда хотел ему сказать:

— Папа, прости меня! Папа, я тебя люблю!

Свет этих слов как будто прогнал черноту из красок отца, обращая их в кроваво-красные. Два человека, рыдая, произносили слова признания и прощения, и любовь, превосходящая каждого из них, исцеляла их.

Наконец они могли стоять рядом, и отец обнимал сына так, как никогда не обнимал до сих пор. И только теперь Мак уловил звуки песни, которая словно пронизывала это священное место, где он был рядом с отцом. Обнимая друг друга, они слушали, не в силах говорить из-за слез, песнь примирения, от которой делалось светлее ночное небо. Фонтаны сверкающих красок забили в круге детей, и самыми яркими были краски тех, кто страдал больше других. А затем искры начали передаваться от одного к другому по ветру, пока весь луг не оказался затопленным светом и песней.

Мак каким-то образом понял, что сейчас не время для разговоров и что срок, отведенный на встречу с отцом, быстро подходит к концу. Он чувствовал каким-то дивным образом, что происшедшее очень важно не только для него, но и для отца. Новая легкость, которую ощутил Мак, вселяла в него эйфорию. Поцеловав отца в губы, он повернулся и направился к небольшому холму, где его дожидалась Сарайю. Проходя между рядами детей, он ощущал их прикосновения, и краски тотчас же обнимали его, сразу отпуская. Его почему-то уже знали и любили здесь.

Когда он подошел к Сарайю, она тоже обняла его, и он снова залился слезами. Но Мак сумел взять себя в руки и снова повернулся лицом к лугу, к озеру, к ночному небу. Воцарилась тишина. Предчувствие стало почти осязаемым. Вдруг откуда-то справа из темноты вышел Иисус, и разразилась буря. Он был одет в переливающееся бриллиантовым светом белое одеяние, на голове сверкала золотая корона, он до кончиков ногтей был королем вселенной.

Он шел по дороге, ведущей в центр круга, в центр всего Творения, человек, который был Богом, Бог, который был человеком. Свет и краски танцевали и сплетали ковер любви, по которому он ступал. Люди, плача, произносили слова обожания вслух, другие просто стояли, протянув к нему руки. Многие из тех, чьи краски были самими насыщенными и глубокими, пали ниц, спрятав лицо. Все, что обладало дыханием, пело песнь бесконечной любви и благодарения. Этой ночью вселенная была такой, какой должна была быть.

Иисус достиг середины круга и огляделся. Его взгляд остановился на Маке, и тот услышал, как Иисус шепчет ему в ухо:

— Я особенно тебя люблю.

Больше Мак вынести не мог, он повалился на землю, растворяясь в потоках радостных слез.

А затем он услышал, как Иисус произнес отчетливо и громко, но, боже, как же мягко и нежно: