– В самую точку, – весело откликнулся Верещагин. – Конъюнктура осталась, сменились только атрибуты.

Лицо ангела показалось Черноусову знакомым. Виктор присмотрелся.

– Верещагин, – сказал он озадаченно, – вот провалиться мне на этом месте, но этого ангела я знаю. Он же висел над проходной завода «Фиолент»! Только в спецовке.

Спецовка как раз и просвечивала из-под недописанного крыла.

– Ну да, – Маевский засмеялся. – Мне же платят за скорость. Я когда понял, что хотят эти новые заказчики, быстренько пошел по предприятиям симферопольским, собрал свои старые плакаты, лозунги. Работы меньше. Плюс экономия материала. А заказчикам нравится. Им оно привычнее, – отвечая, он быстро и уверенно лепил густыми мазками перья. – И вообще: я уже давно работаю на компьютере. А это так – особый заказ. Дай, думаю, тряхну стариной.

Виктор снова вздохнул.

– Ну-ну, – сказал он. – И будет ночь, как ночь покоя, как перья в ангельском крыле… Доброе, вечное. Шедевры, словом.

Синицын допил чай, с некоторым сожалением осмотрел опустевшую чашку, поставил ее на блюдце и только после этого повернулся, наконец, к хозяину.

– И кто твои заказчики? – спросил он без особого интереса. – Иностранцы?

– Да ну, ты что. Наши. Банкиры, торговцы. В общем, новые русские… или новые крымские.

– А почему им привычнее переделки старья? – спросил Синицын.

– А у них у всех аналогичные плакаты в прежней жизни на стенах кабинетов висели. И в вестибюлях. Особенно у тех, кто из комсомольских богов пришел. Таких половина, – он отошел, полюбовался работой. – А платят хорошо. Думаешь, я бы смог провести реконструкцию мастерской без них?

Черноусов снова осмотрелся.

– Да уж, – сказал он, – реконструкцию ты провел серьезную. Ничего похожего на прежний бардак не осталось. Жалко, ей-Богу.

– А чего жалеть? – Маевский скривился. – Я где-то читал, что бардак в помещении является отражением бардака в голове владельца.

– Наверное, ты прав… – так и не притронувшись к чаю, Черноусов поднялся прошелся по мастерской. Остановился у компьютера, стоявшего в дальнем углу. – Говоришь, в основном на компьютере пашешь?

– Придумал замечательную технологию, – оживленно объяснил Маевский. Правда, и в его оживлении Виктор уловил некоторую долю искусственности. – Делаешь композицию на компьютере – в любой программе компьютерной графики, знаешь – «Корел» или «Фотошопе»

– Да нет, куда уж нам… – пробормотал Черноусов, делая обиженное лицо. – Мы провинциалы, вашим премудростям необучены.

Маевский нетерпеливо махнул рукой:

– Ладно тебе, это я так… Вот, делаешь, стало быть все это на экране, обрабатываешь. А после печатаешь картинку на цветном принтере.

– Так это же не то, – разочарованно заметил Синицын. – Тебе же платят за ручную работу, за живопись, а не за отпечаток.

– Погоди, погоди, я же объясняю. Дальше берешь картон с натянутым холстом. Чуть смачиваешь отпечаток и наклеиваешь на холст, – Маевский увлекся объяснением, даже перестал выписывать ангельское крылышко. – Так вот. Структура ткани проступает сквозь бумагу. Потом сушишь и покрываешь лаком. И ни один профан не отличит эту картину от написанной кистью. Понятно? Хочешь, делай оригинальную композицию, хочешь – копию известной работы.

– Понятно. Халтуришь, значит, – укоризненно заметил Синицын. – Люди тебе платят за тяжелый каторжный труд и муки творчества. А ты – раз-два, посидел за компьютером. Мошенник ты, выходит.

– Думаешь, кто-нибудь из них в состоянии это заметить? – Маевский радостно захохотал. И смех его тоже был явно неискренним. Да и сама встреча менее всего напоминала встречу друзей. Чрезмерная громогласность и говорливость хозяина – с одной стороны, псевдолюбознательность гостей – с другой. Чтобы как-то прикрыть неловкость, испытываемую им самим, Виктор спросил:

– Для себя что-нибудь пишешь?

– Некогда. Старые работы продал.

Черноусов вспомнил «Гомера и его героев».

– Мардеровскую копию ты тоже продал? – спросил он.

– Тоже.

– Я ее вчера видел, – сказал Виктор, обращаясь не столько к Маевскому, сколько к Синицыну. – В кабинете вице-президента «Юг-Финансы-2000».

– Точно, – после крошечной паузы сказал Маевский. – Он и купил.

– Ты с ним знаком? – спросил Синицын.

Верещагин пожал плечами.

– В каком-то смысле… – он пояснил: – Эта компания у меня заказывала несколько картин, для офиса.

Странный получался разговор – для встречи старых друзей, десять лет не видевших друг друга. Обмен короткими фразами – пауза – новая тема.

– Женя, – спросил вдруг Черноусов задумчиво. – А что все-таки произошло с твоим учителем?

Маевский не обернулся, но спина его напряглась и рука, которой он выписывал раскрытое крыло ангела, дрогнула.

– Учителем? – переспросил он. – Ты о ком, Витя?

– Да все о нем же. О Мардере.

На этот раз Маевский обернулся. На лице его видна была странная смесь недовольства и легкого испуга.

– А что это тебя вдруг заинтересовало? – спросил он. – Мардер умер давно. Еще до твоего отъезда.

– Да, верно. До моего отъезда. По-моему, он умер через неделю после того, как его посетил Семен Левин. Помнишь такого искусствоведа?

Маевский пожал плечами.

– Тоже, увы, покойник, – сказал Черноусов. – Не помнишь? Они умерли один за другим. Старик в конце октября 1982 года у себя дома, от сердечного приступа. А Семен Левин с женой Тамарой – от несчастного случая. В Лазурном. Решили в шторм порыбачить. В ноябре, примерно через неделю после Мардера. Не слышал?

Маевский отложил кисть, медленно вытер руки тряпкой. Подошел к свободному креслу, сел. Внимательно посмотрел на Синицына, равнодушно разглядывавшего картины, потом на Виктора.

– На что ты намекаешь? – подозрительно спросил он.

– Разве я на что-то намекаю? – Черноусов посмотрел на него с искренним удивлением. – Я просто вспомнил. Это ведь произошло незадолго до моего отъезда. Вот, вспомнилось. Так ты не ответил: знал ты Семена Левина или нет?

– Немного знал, – ответил Маевский. Настороженность в его взгляде сохранилась. – Дальше что?

Виктор перевел взгляд на недописанную картину.

– Так, ничего. Скажи, Мардер никогда не говорил тебе что-нибудь вроде «Школы искусств»? – спросил он с деланным безразличием. При этих словах Синицын оторвался от созерцания абстрактной композиции, сохнувшей на втором мольберте и с интересом воззрился на старых друзей. Но ничего не сказал.

Маевский помолчал немного, словно решая – отвечать ему на этот вопрос или нет.

– Он так лагерь называл, – неохотно ответил он. – Я же тебе рассказывал – старик отсидел при Сталине почти тридцать лет.