– Мне надо поговорить с тобой.

– Не надо приходить ко мне домой.

– Ну и где тогда мы сможем поговорить?

Беседка на крыше. Мариза запостила сообщение в сети башни, и беседка опустела к тому моменту, когда Алексия и Нортон добрались до конца лестницы. Вечерняя жара была сносной благодаря легкому ветерку с холмов. Алексия свернулась клубочком на диване. Она бросила шесть «Антарктик» в сумку-холодильник и небрежно открыла одну о деревянные перила. Предложила Нортону. Он отвернулся. Сухожилия на его шее, горле, вены на лбу были натянуты от гнева. Алексия сделала большой глоток из бутылки. Милое холодное священное пиво.

– Почему ты пришел ко мне домой?

– Почему ты пошла к Сеу Освальду?

– Это бизнес. Ты не должен спрашивать меня о бизнесе.

Нортон ходил из угла в угол. Он все время так делал. «Ты хоть осознаешь, насколько твои руки беспокойны, когда ты сердишься?» – подумала Алексия.

– И я не должен приходить к тебе домой, – сказал Нортон. – Мне что, надо было подписать какой-то контракт?

– Это несерьезно, Нортон. – Алексия так и не научилась понимать чужие насмешки. Нортон это знал: нельзя подшучивать над Алексией Корта.

– Я знаю, зачем люди идут к Сеу Освальду. Почему ты не пришла ко мне?

Алексия искренне и внезапно расхохоталась.

– К тебе?

– Я же работаю в охране.

– Нортон, ты и в подметки не годишься Сеу Освальду.

– Сеу Освальду надо платить. Я не хочу, чтобы ты была у него в долгу.

– Восьмидесятилетняя мамайн Сеу Освальду получит лучший водяной дизайн балкона в Барре. С херувимами и другими прибамбасами.

– Не насмехайся надо мной, – огрызнулся Нортон, и от темной вспышки его гнева, от быстрого, как нож, преображения у Алексии перехватило дыхание. В ярости он был красив. – Как, по-твоему, я выгляжу, если всякий раз, когда тебе нужна помощь, ты бежишь к Сеу Освальду? Кто наймет мужчину, который даже за собственной женщиной присмотреть не может?

– Нортон, поосторожнее. – Алексия поставила на пол недопитую бутылку пива. – Ты за мной не присматриваешь. Я не твоя женщина. Если твои друзья-качки из охраны не уважают тебя за такое, либо заведи новых друзей, либо новую меня.

Едва слова прозвучали, Алексия об этом пожалела.

– Если ты этого хочешь, – сказал Нортон.

– Если ты этого хочешь, – передразнила Алексия, зная, что говорит худшие из всех возможных слов, но не будучи в силах промолчать. Джуниор, когда был жив, часто повторял, что она готова сразиться с собственной тенью. – Почему бы тебе наконец-то не принять решение?

– Ну так я решил, что хочу уйти! – заорал Нортон и, словно буря, умчался прочь.

– Вот и катись! – крикнула Алексия ему вслед. Дверь на крышу с грохотом захлопнулась. Она не пойдет следом. Она даже не прокричит убийственную колкость, высунувшись на лестницу. Пусть сам вернется. – Вот и катись…

Она прождала три минуты, четыре. Пять. Потом услышала, как на парковке внизу завелся скрэмблер[21]. Ей не нужно было смотреть через парапет, чтобы понять: это байк Нортона. Звук разгона на холостом ходу, который он приладил к электромотору, ни с чем нельзя было перепутать.

– Сукин сын, – сказала она и швырнула недопитую бутылку пива через крышу. Та ударилась о бетонный порог и разбилась. – Сукин сын…

Дверь на крышу со скрипом приоткрылась.

– Ле?

Мариза присоединилась к Алексии в беседке. Они смотрели, как полумесяц восходит над Атлантикой. Уличные фонари на авениде замерцали и погасли.

– Надеюсь, он разобьется, – сказала Алексия.

– Неправда.

– Да ладно?

– Ты не позволяешь никому насмехаться над собой, но насмехаешься над ним.

– Заткнись-ка, ирмазинья.

Мариза закинула ногу на ногу. Алексия достала запотевшее пиво из холодильника.

– Открой его для меня. – Мариза пила пиво с десяти лет.

Крышечка от бутылки завертелась и блеснула в лунном свете.

* * *

Ей нравилось ощущать свежевыбритые яйца Нортона. Она любила гладкую эластичность кожи, мягкость масла; то, как они казались чем-то независимым от его тела, словно маленькое, тыкающееся носом животное. То, как они тяжело лежали в ладони; то, как она могла обхватить мошонку большим и указательным пальцем; податливость и напряжение его тела от изумления, когда она нежно их сжимала. Она любила их полноту и уязвимость; то, как с помощью шнурка или резинки для волос могла превратить их в два славных вздутых яблока похоти. Она любила проводить ногтем по его крепко связанным яйцам. Когда она сделала это в первый раз, он так ударился об изголовье кровати, что чуть не получил сотрясение.

Алексия обхватила ладонью бритый стержень его члена. Нортон был большим, гладким и маслянистым, его член был самодовольным чудовищем, гигантом тропического леса, горделиво возвышающимся посреди расчищенного подлеска. Большой и элегантно изогнутый. Она давно придумала, как держать Нортона на краю, выводя на грань оргазма лишь для того, чтобы оттащить назад, двигая сомкнутой рукой вдоль его славного члена. Она вложила головку в ладонь, прошлась большим пальцем по толстой линии венца. Нортон застонал и безвольно рухнул на подушки.

Вот почему она знала, что это не прощальный секс. Он побрился для нее.

Она прижала подушечку большого пальца к маленькому треугольнику, где смыкались две изогнутые линии головки члена – она думала, что это похоже на сердце, – образуя щель для мочеиспускания. Корасанзинью, так она ее называла. Она не знала, есть ли у этого научное название, но точно знала, что когда она его там касалась, терла, щелкала, трепала, этот квадратный сантиметр нервных окончаний наделял ее абсолютной властью над Нортоном.

Остальные ребята из его службы безопасности, должно быть, видели, что он побрился для нее.

Могли бы и научиться кое-чему.

Она фантазировала, что однажды намылит его и побреет, а потом намажет маслом и обработает старомодной опасной бритвой, пока он не станет таким гладким, что она сможет взять каждый шарик в рот, как конфетку-досе. Она воображала себе страх, доверие и наслаждение на его лице.

Она наклонилась и кончиком языка коснулась корасанзинью.

Нортон дернулся, как будто через его уретру пробежал электрический разряд. Его брюшные мышцы напряглись, ягодицы сжались. Теперь она завладела его вниманием. Алексия направила Нортона туда, куда действительно хотела переместить его Сердечко.

После она выкатилась из его кровати и, шлепая босыми ногами, пошла сначала в ванную, а потом – к холодильнику.