надобности, а потребуется – так в лоб и спрошу. И расскажу, зачем мне то знать надо. Вот тогда и ответишь.

– Уверен, протоспафарий?

– Уверен, уверен, – кивнул Феофан. – Я сегодня много про тебя понял. В том числе и то, что в пыточную тебя тащить без пользы, а если всё как следует объяснить, то нужное сам скажешь, но ничего сверх того. Ну, мне и так хватит. Да и тебе тоже.

– А что ещё ты про меня понял?

– Понял, почему Ларион так тебе доверился. Я не в укор тебе и не в обиду – и мыслей нет насмехаться. Скорей, сочувствую – тебя ведь в гадючье гнездо затащили. Неважно, сами ли затащили или загнали… Нужен ты им сейчас, очень нужен. Вот только закавыка в том, что ты им чужак, а они в своем гнезде стороннего не потерпят, даже если это свой чужак.

– Ну для меня это не новость, – невесело хмыкнул отставной хилиарх. – Она Порфирородная, он патрикий, а я потомственный варикозус[70].

– Думаю, ты был хорошим солдатом, – Феофан будто не заметил реплики собеседника, – Илларион таких, как ты, знавал немало и привык использовать. Он думает, что видит тебя насквозь, дескать, что там такого может быть – мозоль от каски на подбородке и в башке та же мозоль. Прямой, как копейное древко. Это полезно. Гадюка в темноте хорошо если не видит, так чует, а на свету, бывает, и промахивается.

Рядом с такими друзьями, как он, выжить порой труднее, чем на поле боя, но ты не зря прожил столько лет в монастыре – сумел убедить его. Научился хитрить, ловчить и кланяться. Десять мыслей зараз думать научился – и ни одной правдивой. Так и надо!

Отец Меркурий распрямился на лавке – до того показались обидными слова епископской ищейки.

– Чего скривился? – опять усмехнулся Феофан. – Обиделся? Зря. Это тебе не щит к щиту сходиться. Тут оружие другое – палатийское, а оружие нельзя презирать… Слыхал я разок, как старый десятник новиков поучал, мол, голуби, в первом бою вы все поголовно обсеретесь, так в том позора нет. Позор будет, если кому из вас случай представится тем говном, что у него по портам течёт, ворогу глаза залепить, а он не воспользуется. Оно хоть и воняет, а чем ворога приложил, то и добро… Вот и ты, брат, так же обязан. За себя и своих людей.

«Вон как он повернул. Палатийское оружие… И ведь прав, πούστης!»

– Ты не таился от меня, но этого мало… – Феофан улыбнулся, как улыбается учитель способному ученнику. – Ты же мне, как стратигу на поле боя докладывал – кратко, четко и без лишних подробностей. Но ты же сюда не командира искать пришёл, а союзника. Да и я не могу дать тебе четкий приказ, решив сразу все твои сомнения – не тот случай. Так что давай снова попробуем.

– Что?

– Разобраться в этой каше, брат Меркурий, что же еще? – мягко усмехнулся Феофан. – Забудь про доклад, давай рассказывай. Что вспомнишь. Самые мелкие мелочи. Нам надо понять, что они задумали. И что нам с этим делать. А я, чтобы тебе легче было, спрашивать стану.

Давно у Меркурия не случалось таких разговоров. Ни духовник в монастыре, ни многочисленные ищейки друнгария виглы, обретавшиеся при войске, ни даже Никодим не сумели так вывернуть его наизнанку и выжать до капли, как сделал это Феофан – и всё это с заботливым выражением лица. Его интересовало все – от того, где стояли свечи в келье у отца Иллариона, и обстановки в гостиной Варвары, до того, о чем Меркурий беседовал в свою бытность в монастыре с Никодимом. Даже насчёт списка книг, имеющихся в монастырской библиотеке, полюбопытствовал, проявив при этом недюжинные знания и в этой области, и в настроениях тамошней братии и настоятеля. Огромного труда стоило отставному хилиарху не свернуть в разговоре на обсуждение философских теорий и не выложить своему собеседнику совсем уж лишнего.

Но зато и прояснилось кое-что. Феофан не только расспрашивал, но и сам на вопросы отвечал, зачастую предугадывая их.

– А ведь обманул тебя Илларион, – заключил он, выслушав рассказ о первой встрече Меркурия с епископским граматевсом. – Вернее, напрямую не обманывал, да так повернул, что ты сам сделал нужные ему выводы и в них уверился.

Никак не мог он стать причиной твоего к нам прибытия. Не успевал просто. И отрока Михаила он первый раз увидал тогда же, когда и я – нынешней весной, а до того о его существовании даже не подозревал. Да и сотней ратнинской не особо интересовался – я бы знал, поверь. Нет, о том, что есть такая, он знал, и об отце Михаиле тоже. Но вот судьбой их без Иллариона распорядились – всё шло к тому, что не будет больше сотни…

По словам Феофана, сотня та сидела в лесах Погорынья, вроде в Туровском княжестве, но подчинялась князю Киевскому, ибо когда-то из Киева её прислали, а князь Туровский над сотником власти не имел. Со временем Киеву она стала не нужна, а Туровскому вовсе без надобности, скорее, лишняя. Раньше помогала поместному боярину дань собирать, но сейчас он уже и сам справляется, зато приходится выделять сотне прокорм из той дани. И хоть князю после того достаточно остаётся, а всё равно жалко, да и ртов хапужистых вокруг него с избытком, и не заткнуть те рты нельзя. Да и выбили ратников в последнем походе. Сильно. А кого не повыбили, те до того без дела застоялись, что кольчуга им жать стала – начали подумывать, что ремеслом жить прибыльнее и спокойней.

– …Отец Михаил к таким настроениям тоже руку приложил, пастырским словом сердца смирял – он это умеет. И не по приказу, просто сам душой болеет за то, что воины против христианских заповедей живут. Будь его воля, всех бы от причастия отлучил, Августин Блаженный[71], прости господи! И ведь понимает, что нельзя им иначе, а вот не приемлет, хоть ты тресни! Себя переломить не может и не хочет, хотя человек учености редкой и ума недюжинного. Я, признаться, боялся, что не примут его там. Однако зацепился как-то. И приняли, и уважают даже.

Но сейчас сотня зачем-то снова понадобилась Киеву, вроде поход большой замыслили. На кого – не спрашивай, не наше это дело, княжье. И все силы собирают, какие только есть. Вот тут про сотню и вспомнили. Старый сотник Корней, кого уже покойником почитали, как раз вовремя у нас