– Запомню, – отзываюсь я. Я готова на все, лишь бы он говорил.

– Твоя мама… всегда страдала от клинической депрессии. Для меня это не было секретом уже тогда, когда мы начали встречаться. В тот момент она почти научилась ее контролировать, но в течение долгих лет периоды подъема перемежались с периодами сильного упадка. Какое-то время она не была готова к рождению ребенка, а когда наконец почувствовала такое желание, забеременеть оказалось сложнее, чем мы ожидали. Честно говоря, мы вообще не были уверены, что это когда-то случится. А потом появилась ты, наша чудо-малышка. Но твое рождение… застало ее врасплох. Во время беременности она была на сильном подъеме, была абсолютно уверена, что победила всех своих демонов. Все было хорошо. Просто отлично. Она настроилась на то, чтобы стать самой лучшей мамой на свете. В рекламном агентстве, в котором она работала, мама взяла годовой декретный отпуск, чтобы быть с тобой дома. Но после твоего рождения депрессия снова накрыла ее. И серьезно. По ее словам, сильнее, чем прежде, хотя она долго в этом не признавалась.

Папа открывает глаза, и лучше бы он этого не делал. Я вижу, как тяжело и больно ему дается этот рассказ: все эти годы он хранил мамины секреты, чтобы защитить меня, а не себя.

– Сначала она пыталась притворяться, что все в порядке. И я первое время ей верил. Хорошие были деньки. Но плохих дней было больше. Мама так и не вернулась к работе. Она утверждала, что важнее быть рядом с тобой, что она могла бы работать удаленно, если бы в какой-то момент нам перестало хватать денег. Но, наверное, ей стоило бы вернуться к работе просто ради себя. Она была такая умная, такая энергичная. Ей нужна была причина, чтобы выйти из дома, чтобы одеваться по утрам. Прошло три года, а она все еще вела борьбу с болезнью, но при этом с дьявольским безрассудством отстаивала мысль о том, что сама со всем справится…

Медленные клацающие звуки становятся громче. Люси. Она просовывает голову в дверь и смотрит на меня своими вечно печальными собачьими глазами. Я протягиваю к ней руку, и Люси подходит ко мне и утыкается ушками мне в ноги. Должно быть, я излучаю волны печали такой мощности, что она не может сопротивляться.

– Она…

Папа замолкает, глядя на Люси. Что бы он ни собирался сейчас сказать, у меня нет сомнений, что его слова разнесут меня на куски. Но мы слишком далеко зашли, чтобы поворачивать обратно.

– Пап…

Он кивает с мрачным выражением лица.

– Она потом призналась мне… ближе к концу… что едва помнила первый год твоей жизни. С трудом припоминала, какими были твои первые шаги, первые слова. Но при этом говорила, что ей становится лучше. Клялась. Оглядываясь назад, я думаю, как же много она, наверное, скрывала, как тяжело ей давались все ее чувства. Ей было стыдно разговаривать об этом даже со мной. Только прочитав ее письма, я на самом деле понял..

И папа, и я оказываемся на грани нервного срыва – и срываемся вместе.

– Пап, – умудряюсь выдавить из себя я, схватив его за руку. – Ты не обязан…

– Мне нужно закончить. Я начал. И теперь мне нужно… – Он замолкает и набирает дыхания. – Мне нужно закончить.

Я киваю и подкатываю кресло поближе, так близко, что вот-вот готова перелезть к отцу на колени как беспомощная маленькая девочка. Я все еще на него злюсь, но он так сильно нужен мне, что становится больно в груди.

– В день, когда это произошло, когда мы ее потеряли, мы с тобой были дома. Мама сказала, что хочет устроить себе день покупок, и уехала в какой-то аутлет за городом. Сказала, что ненадолго. Но потом полил страшный ливень. Непроглядной стеной, я хорошо это помню. За окном ничего не было видно. Ты упала в гостиной, пытаясь достать игрушку, и истерически плакала, когда позвонили из полиции. Сначала я не слышал офицера, мне пришлось просить его повторить. Мне сказали, она съехала с дороги и врезалась в дерево. Когда полиция прибыла на место, мамы уже не было в живых.

У меня кружится голова. Подташнивает.

– Почему же я в моем кошмаре всегда в машине вместе с мамой? И почему ты написал в книге, что Мэриголд была рядом с мамой в салоне?

– Не знаю, милая. Но вскоре после того, как произошла авария, ты начала рассказывать о ней, как будто ты и правда была с мамой рядом. И у меня в воображении ты была с ней, в ее сердце. В ее сознании. Мы оба были там, в машине. Думаю, поэтому ты и видишь этот кошмар – он связал тебя с мамой и продолжает связывать.

– Но это же был несчастный случай? – спрашиваю я, хотя совсем не уверена, что готова услышать ответ.

– Ох, моя милая. – Лицо отца искажается, превращаясь в гротескную карикатуру, вроде знакомое, но такое чужое и непостижимое. – Я не знаю. Никто не знает. Я буду задавать себе этот вопрос ежедневно до конца моих дней. Нетрудно было потерять управление во время ливня – погода на самом деле была жуткая. Или… Или в тот день ей было особенно плохо. По-настоящему плохо. Больше всего на свете я жалею о том, что не понял настоящих масштабов ее болезни с самого начала, что не настаивал на лечении, в котором она так нуждалась. В последние несколько недель она ходила к психотерапевту. Я умолял, и она в конечном счете поддалась. Но время было упущено. Я так хотел верить, когда она сказала, что справится. Твоя мама была независимой и своевольной. Прямо, как ты, Тисл.

Его пальцы сплетаются с моими, и сейчас, в это краткое, ускользающее мгновение, мне не важно, какие ошибки совершил отец. Я просто радуюсь, что он все еще рядом со мной, что падение с лестницы не отняло у меня и его тоже. У нас есть время. У нас есть будущее.

– Прости, что так долго скрывал это все от тебя. Прости, что мама так долго была для тебя незнакомкой. Ты у нее была – и это самое лучшее, что случалось с ней в жизни. Я хочу, чтобы ты прочла ее письма, на самом деле это ее дневник. Я всегда знал, что расскажу тебе обо всем, но, чем дольше ждал, тем сложнее было открыться. Мне хотелось, чтобы у тебя была мама, какую ты видела во сне, потому что она и была такой мамой. Тебе можно было бы рассказать о ней столько всего хорошего, но сложно было рассказать хоть что-то, не поделившись абсолютно всем. Все нити все равно в конце концов сходятся воедино.

Он смотрит на меня и ждет моей реакции. Но у меня совсем нет слов. Я все чувствую. Я чувствую так много всего одновременно. Чувство вины, шок, печаль и гнев. Но острее всего я чувствую разочарование. Вот и пришел конец мифу о Роуз Локвуд Тейт. Я всегда об этом мечтала. Но мои представления о правде были совершенно другими.

– Коробка под моей кроватью. Я попросил Мию спустить ее сюда. Я иногда перечитываю письма, как ты уже могла заметить. Может быть, даже слишком часто.

Я молчу и не двигаюсь, чтобы достать коробку.

– Скажи что-нибудь, Тисл. Прошу. Расскажи, о чем ты думаешь. Я знаю, как тяжело, наверное, все это услышать, но твоя мама очень тебя любила. Ты сама это поймешь, прочитав письма.

– Хорошо, – только и выдавливаю из себя я, после чего освобождаю ладонь из папиной руки и как-то умудряюсь подняться и не свалиться на Люси. Коробка здесь, всего в нескольких сантиметрах от моих ног. Я поднимаю ее, держа на расстоянии вытянутой руки, как будто коробка до верха заполнена пауками.