Утрата контроля лежала в основе всех моих проблем с вождением: я замирала от ужаса при воспоминании о том, как шины теряют сцепление с поверхностью дороги. Огромная доля приступов паники, вызванных страхом высоты, тоже была связана с мыслью о том, что я могу поскользнуться: что ноги не удержат меня на замерзшем ручье или на крутом склоне, что меня собьет с ног ветер, что я потеряю равновесие и перевалюсь через перила (как на куполе собора во Флоренции). Но жизнь или смерть мамы никогда и не была под моим контролем.

Я размышляла о своей решимости, о необъяснимом бегстве моей подруги от неизвестной опасности на той велосипедной дорожке, о тех случаях, когда сама начинала действовать. Я вспомнила о своем состоянии относительного безразличия в перевернувшемся внедорожнике, как в конечном итоге моя уверенность в том, что все будет хорошо, что я контролирую ситуацию, через несколько мгновений защитила сознание от травмы, нанесенной аварией. Готовность действовать – пусть даже иллюзия этой готовности – была, по-видимому, одним из возможных способов лечения страха.

Но даже иллюзорное чувство контроля доступно нам не всегда. Возможно, помимо контроля есть еще одна вещь, к которой нужно стремиться, – это принятие. Принятие того, что страх существует, хорошо это или плохо. Что иногда он даже может доставлять удовольствие. По-видимому, эти уроки должны были помочь мне жить дальше.

Теперь, через три года после того, как я вступила на путь противостояния своим страхам и попыток пересмотреть отношения с ними, наступило время подвести итоги: что мне удалось сделать?

Страх вождения, результат череды аварий, которые нанесли мне травму, полностью исчез. Я освободилась от груза этих ужасных воспоминаний и снова могу наслаждаться дальней дорогой. Страх утраты, маминой смерти, который годами меня преследовал и угрожал превратиться во всепоглощающий страх смерти других близких, уменьшился (по крайней мере, до какой-то степени) благодаря тому, что я теперь по-новому оцениваю собственную сопротивляемость. Да, в будущем меня еще ждет горе и печаль, но теперь я к этому больше готова. Ужас в этой области почти исчез.

Теперь о страхе высоты, в связи с которым вопрос оставался открытым значительно дольше. Подозреваю, что Мерел Киндт успешно избавила меня от этой фобии или, по крайней мере, от страха находиться в открытом пространстве, как это было на лестнице пожарной машины и на навесной переправе. Но я до сих пор не знаю, в какой степени это касается крутых открытых склонов или высокой мачты парусника. Думаю, что в таких ситуациях старый страх не совсем исчез.

Но, перебирая воспоминания в поиске самых страшных моментов, я кое-что осознала. Когда я восстанавливала хронологию событий, заново проигрывала ситуации в памяти, то обратила внимание, что самые серьезные приступы паники (за исключением случая на «Стандартном») произошли очень и очень давно. Кроме того, они случались очень редко, можно было даже что-то пропустить при попытке все перечислить. И все они (за исключением этого одного) случились до того, как я начала свою борьбу со страхом. И мне подумалось, что, возможно, я боялась возвращения того, что и так вряд ли вернулось бы.

Потому что в случае на «Стандартном» есть кое-что особенное. Как напомнила мне попутчица на арктическом круизном лайнере, в то время я была сама не своя. Я была измучена горем и изоляцией, представляла собой более хрупкую, ранимую версию Евы. И травма, нанесенная двумя последними авариями (я два раза перевернулась в машине, один случай за другим, той долгой зимой, когда горевала о маме), осложнилась печалью, гневом и утратой.

Внезапно все оказалось взаимосвязанным, и от этого жизнь, более свободная от страха, показалась мне намного более возможной. Если отложить в сторону «Стандартный», пометив его звездочкой, уже почти десять лет я не переживала настоящих приступов страха высоты. И все это время я забиралась значительно выше, чем места, вызывавшие мои давние потери самообладания. И я подумала, что если теперь мой страх менее силен, чем представлялось, то в будущем он будет иметь надо мной меньше власти, чем я позволяла ему в прошлом.

И все же возможно и даже вероятно, что я буду ощущать дискомфорт на открытых высотах. Но с дискомфортом, а не с обездвиживающей, смертельно опасной паникой можно справиться. С этой вероятностью можно жить. Можно жить и с вероятностью того, что с возрастом обнаружатся другие страхи. Теперь у меня есть новые инструменты и новое понимание. Я меньше боюсь самого страха.

До недавнего времени я не знала о том, что в детстве папа боялся высоты. Не очень много я знаю и о том, чего боялась мама. Единственное, что могу вспомнить – как она говорила, что боится за меня и сожалеет, что не стала мне хорошей матерью.

В целом она не была особенно тревожной матерью – никогда не стояла над душой, не старалась оберегать меня от всяческих неприятностей жизни. Но время от времени ее охватывал сильнейший и какой-то особенный и странный страх за мою безопасность. Она боялась, когда в последний школьный год я отправилась на весенние каникулы в Мексику (в этой поездке спиртное не возбранялось), что меня затопчут насмерть, если в клубе случится пожар, и заставила меня торжественно пообещать, что, как только приеду, сразу же узнаю, где там выходы, и составлю план спасения. Через несколько лет, во время моей поездки в Дувр (на каникулах в университете в Англии), ей приснился кошмар, что я свалилась со знаменитых белых скал, и утром она никак не могла отделаться от этой мысли. Я получила по электронной почте паническое письмо, в котором она просила меня ответить немедленно.

И все же, хотя она не казалась особенно пугливым человеком, часто я беспокоилась о том, чтобы ее не напугать. Ее печаль я расценивала как уязвимость, тогда я еще не понимала глубину ее силы и сопротивляемости. Я убеждала себя, что есть вещи, которые я не должна делать, тропы, по которым мне нельзя ходить, жизни, которые я не могу прожить, потому что это слишком испугает маму. Я не хотела ее терроризировать. А теперь я спрашивала себя, до какой степени я использовала эту заботу о ней как маскировку собственных страхов, стремление прожить более безопасную, спокойную, замкнутую жизнь.

Теперь я знаю, что не нужно делать свой мир меньше, нельзя позволить страху сузить границы жизни, которой живешь. Но знаю я и то, что не нужно стараться, заставлять себя, доказывать себе что-то. Не нужно становиться скалолазом, если тебе не нравится карабкаться на скалы, даже если это больше не пугает тебя так, как раньше. Можно искать острые ощущения, справляться с приступами страха, а можно остаться дома и почитать хорошую книгу. Может быть, когда-нибудь я снова поеду во Флоренцию, может быть, снова попытаюсь научиться управлять парусом.

Но, если этого не случится, это не потому, что меня остановит страх. Если я не поднимусь снова на Дуомо, то потому, что в мире есть еще много интересных занятий и красивых мест. Время мое не бесконечно – и теперь я могу принять это (почти!) без страха.

Один из вариантов пятой главы этой книги первоначально был опубликован в Esquire под заголовком «Экспозиционная терапия и изящное искусство нарочно напугать себя до чертиков» (Exposure Therapy and the Fine Art of Scaring the Shit Out of Yourself On Purpose). Благодарю редактора этой истории, Меган Гринвелл, чей энтузиазм помог мне обрести уверенность в том, что из этого может получиться книга. Спасибо и Тиму Фолгеру и Сэму Кину, которые выбрали эту историю для сборника The Best American Science and Nature Writing 2018 (еще один повод обрести уверенность в себе).