Пока они медленно шли по асфальту, легкий дополнительный нажим на согнутую руку Грегори сказал ему, что она хочет, чтобы он остановился. День был холодный и сухой; солнце почти спустилось к полоскам облаков, подпертых горизонтом. Маленький, довольно старомодный аэроплан — реактивный самолет администрации какой-нибудь фирмы середины девяностых, решил Грегори — стоял в сорока ярдах перед ними. На асфальте были нарисованы яркие желтые полосы и большие желтые номера.

— Не такой уж весомый вывод, Грегори, милый, — сказала она, — но жизнь серьезна. Я упоминаю про это только потому, что прожила несколько лет, не зная, так ли это. Но жизнь действительно серьезна. И еще одно — небо правда предел.

— Да, мама.

— А вот кое-что для тебя. — Из кармана она достала металлическую полоску с грубо выдавленными буквами: ДЖИН СЕРДЖЕНТ XXX. — Можешь считать «X» поцелуями, — сказала она. Грегори почувствовал, что у него начинает щипать глаза.

Пока она шла к трапу самолета, всплыло одно из самых давних ее воспоминаний. Другой набор ступенек. ПУНКТУАЛЬНОСТЬ, вспомнила она. И еще УПОРСТВО. И… что?.. ТРЕЗВОСТЬ. Именно. Или, вернее, ТРЕЗВОС. Плюс МУЖЕСТВО. Да, верно, МУЖЕСТВО. И держись подальше от Биржи.

Когда Грегори бережно застегнул ремень поперек ее живота, она подумала: это будет последний Эпизод в моей жизни. Ну, может произойти что-нибудь еще — и, главное, Чудо, которое еще в будущем. Но это — последний Эпизод. Список завершен.

Они взлетели, повернули на восток, пронеслись над облетевшей рощей и над безлюдным гольфовым полем. Пара ям с песком уставилась на них снизу, как пара пустых глазниц. Там и сям торчали крохотные красные флажки, будто это была какая-то модель военных времен, на которой генералы разрабатывали план наступления. Но это было всего лишь гольфовое поле. Называет ли его кто-нибудь и сейчас Старыми Зелеными Небесами, подумала она. Навряд ли. Люди вроде дяди Лесли поумирали, а с ним и его словечки; а теперь последние из тех, кто помнил эти словечки, умирают, в свою очередь. Косогор за остропахнувшей рощей, которая огибала четырнадцатую лунку. Вопить в небо, вопить в небо, лежать на Небесах и вопить в Небо.

Они набрали высоту, и пилот повернул на юг, так что Джин смогла смотреть на запад. Она сказала Грегори, чтобы он сел сзади, так чтобы видеть всю перспективу, но он настоял на том, чтобы сесть рядом с ней. Она особенно не возражала: он ведь не захватил шампанского, да и не было никаких причин, чтобы это его интересовало.

Пилот держал одну высоту, и Джин смотрела на запад.

— Жаль, что облака, — сказал Грегори.

Она взяла его руку.

— Это никакого значения не имеет, милый.

И не имело. Нельзя долго глядеть на солнце — даже на заходящее тихое солнце. Для этого нужно заслонить лицо ладонью. Как Проссер Солнце-Всходит. Ладонь перед его лицом, а он летит вверх сквозь разрежающийся воздух. А теперь небо заботливо поставило свою ладонь: над горизонтом протянулись четыре широких пальца облаков, и солнце опускалось позади них. Несколько раз оно выскакивало в сиянии и снова исчезало, словно монета фокусника, медленно крутящаяся между костяшками пальцев.

Потом оно выбралось из-под последнего серого пальца. В эти финальные моменты ощущение движения изменилось: земля, казалось, вздыбилась, как плеснувшая волна, и утащила солнце вниз. Тлеющий кружок сигареты был раздавлен, и ее дым просочился наружу серым облаком.

Джин Серджент почувствовала, что аэроплан пошел вверх в крутом левом вираже. Она отвернулась от окна. Она все еще держала руку Грегори. Он плакал.

— Нет, нет, — прошептала она и крепче сжала его большую мягкую руку. Ты остаешься матерью до дня своей смерти, подумала она. И не могла решить, много ли увидел Грегори.

Через несколько минут пилот выровнялся и второй раз повернул на юг. Джин отвернулась от заплаканного лица Грегори и посмотрела в окно. Пальцы облаков больше солнца от нее не заслоняли. Она оказалась лицом к лицу с солнцем. Однако она не подала ему ни единого приветственного знака. Она не улыбалась и изо всех сил старалась не моргать. Спуск солнца на этот раз выглядел более быстрым: равномерный непрерывный заход. Земля не тянула его к себе жадно, а плоско откинулась с разинутым ртом. Большое оранжевое солнце утвердилось на горизонте, уступило четверть своего объема приемлющей земле, затем половину, затем три четверти, а затем легко без спора — последнюю четверть. Несколько минут свечение продолжалось за горизонтом, и Джин наконец улыбнулась этому посмертному фосфоресцированию. Затем аэроплан повернул, и они начали терять высоту.