Вам — от всех нас, от группы разведки. За всю сороковую армию сказать не могу, а за группу нашу имею право. От всей души…

Выпили они, конечно, немного, но и малая доза делает язык разговорчивым, Логинов подтолкнул напарника ладонью под лопатки.

— Поехали, Игорь, а то народ нашу темную улицу, наверное, уже в бинокль ночного видения разглядывает, нас ищет…

Все могло быть в тот вечер, в том числе и это.

Обратно добрались также без приключений, хотя в городе не было ни одного тихого места — везде вновь звучала стрельба. Ревели танки, дриши строчили из автоматов, будто работали на швейных машинках, что-то кричали, крики их звучали громче выстрелов, слышны были далеко, около фонарей, украшавших столбы, юрко крутились летучие мыши, — посшибать бы их из автомата, — вместе с мышами вились незнакомые ночные птицы, вскрикивали резко, голоса у них были сверчковые, раздражали ухо.

Летучих мышей Горохов не любил, они вызывали у него брезгливое чувство и озноб, ползущий по коже, будто стая муравьев с цепкими, причиняющими боль лапками. Наблюдая за летучими мышами, Горохов обязательно вспоминал свое детство, чердак старого дома, в котором эти писклявые существа водились в количестве более чем достаточном.

Дети боялись их — у летучих мышей были острые зубы, и среди пацанвы почти не было мальчишек, которых они не покусали бы. Наиболее говорливые и догадливые ребята не без опаски толковали о том, что среди мышей могут быть особи ядовитые, как змеи-гадюки, или даже еще более ядовитые, от которых спасения нет вообще, и это для пацанов было самое страшное…

Логинов еще издали увидел, что около дома стоит Абдула с автоматом наизготовку, на голове — каска. Защитный предмет этот — каска — в Афганистане имелся у всех солдат, только мало кто из ребят пользовался железным колпаком: солнце нагревало каску, как газовая горелка кастрюлю, от нее вскипали мозги и отчаянно ломило виски. Раз каска плотно сидит у Абдулы на голове, — значит, он находится в боевом состоянии и приготовился воевать.

— Ну, как тут дела, Абдула? — спросил Логинов, когда "уазик" остановился у входа в дом. — Чего нового?

— На соседней улице "Прохоры" афганский патруль расстреляли, а в остальном все тип-топ, товарищ капитан.

— Ладно… Закрываем наглухо двери, Абдула. Автоматы держи наготове — мало ли чего… Вдруг патрулям наша помощь понадобится?

Стрельба в городе усилилась, комендатура увеличила количество танковых нарядов на улицах, машинный рев стоял многослойный, такой, что болели уши, — похоже, душманы (они же "прохоры") совершали какую-то операцию в городе, а потом вдруг обрезало — и стрельба стихла, и танковый гуд резко уменьшился.

— Душки что-то в твою честь проводили, — сказал Логинов новорожденному, — звонкий фейерверк под танковое катание устроили.

— А что? Немножко можно, много нельзя, — сказал Горохов, прислушался к стихающему гулу, схожему с камнепадом, на исходе теряющим свою силу, потянулся к магнитофону, делая музыку немного громче, — пусть мелодии перекроют треск стрельбы, потянулся к бутылке с "ватановкой" Косого, налил себе немного, но выпить не смог.

Ну не умеют афганцы варить самогонку, даже такой благодатный материал, как кишмиш, умудрились засунуть псу под хвост — воняет коровьим навозом, вкуса никакого, только одни градусы, довольно злые, от которых глаза лезут на лоб, да на лице, как у завзятого алкоголика, появляются багровые пятна и течет обильный пот.

Может, по линии Союза журналистов СССР устроить афганцам семинар по правильному, а главное — мягкому (негорлодерскому) приготовлению "ватановки"? Алкогольные градусы они уже умеют нагонять в напиток, осталось только добиться толкового вкуса (скажем, фруктового) и приятного запаха…

Время было позднее, ехать к себе в этот час через половину города, окутанного пеленой стрельбы, — штука по меньшей мере неумная, поэтому подполковник Демин дал Абдуле команду расселить гостей в доме. Свободного места было много, пустовало три незанятых комнаты, — на том и порешили поставить точку в "дне новорожденного"…

Горохов, ощущая в голове тяжесть, какую-то странную скользящую боль, которая то возникала, то исчезала, поспешно разделся, одежду сложил кучкой на теплом каменном полу, — лишь на это и хватило сил и соображения, — сверху придавил пистолетом, на голову натянул подушку, чтобы не было слышно стрельбы, режущей на куски пространство за стенами дома, и уснул.

Сон его был мирным, детским, — кишмишевка и на него самого, и на воспоминания из детства не повлияла, лицо Горохова во сне разгладилось, помолодело, появилось в нем что-то школярское, озорное, как у десятиклассника перед выпускными экзаменами, — до него ничего не доходило, ни лязганье траков патрульных танков, ни плотная стрельба, возникшая в полутора сотнях метров от дома разведчиков, ни криков сбежавшихся дришей, пустивших в ход гранаты, — Горохов тихо плыл по своему детству, по розовой реке с затуманенными берегами и невесомой, беззвучно струящейся водой… Горохов чувствовал себя хорошо.

Через два дня он улетел в Москву. Это была вторая его командировка в Афганистан, сложилась она так, как сложилась, за ней последовали и другие командировки, но это была уже совсем иная история…

По-разному сформировались жизненные дороги тех, кто принимал участие в вечернем застолье, посвященом "новорожденному" Горохову.

Командир смешанного авиационного полка Виталий Егорович Павлов стал Героем Советского Союза. К званию Героя его представляли трижды, но очень уж независимый характер был у командира, обязательно где-нибудь наверху находился клерк с полковничьими погонами на плечах, который пытался помешать награждению, и справедливое, благородное дело заканчивалось ничем, пшиком — неправда побеждала правду.

Будучи широко известным в Афганистане, — не было летчика, который не знал бы его самого и дел его, Павлов вышел из войны с одним-единственным орденом — Красной Звезды…

Но все-таки правда взяла верх — Виталию Егоровичу через некоторое время была вручена золотая звездочка и присвоено генеральское звание.

Он создал новый род войск — армейскую авиацию, стал первым командующим этого боевого формирования, заслуженным военным летчиком СССР, дослужился до генерал-полковника, воевал в Чечне, в кругу друзей отметил свое семидесятилетие… В войсках его звали Батей. Недавно Бати не стало, похоронили его на Алее Героев Троекуровского кладбища. Царствие Виталию Егоровичу Небесное…

Подполковник Демин дослужился до генерала и долгое время работал за границей, представлял российские вооруженные силы в Организации Объединенных Наций, потом демобилизовался и, похоже, остался жить за границей. Следы его Горохов потерял.

Интересно сложилась судьба девятнадцатилетнего автоматчика Абдулы, который охранял виллу разведчиков.

Когда в декабре семьдесят девятого года наш десант штурмовал дворец Амина, одна из дочерей афганского предводителя упорно, до последнего патрона, отстреливалась из пистолета. Пуля, выпущенная ею, ранила нашего офицера. Сам Амин в той схватке был убит, семья же