кладбищах, представленных надгробием Пернеба в музее Метрополитен в Нью-Йорке. В Гизе же все видимые сооружения были уничтожены временем и мародерами, и только шахты, засыпанные песком или расчищенные археологами, указывают на их местопребывание. Рядом с каждым захоронением находилась молельня, в которую священнослужители или родственники приносили еду и в которой молились ка, или жизненной силе усопшего. В небольших захоронениях молельни располагались в каменных мастабах, или надстройках, но молельни пирамид, в которых покоились фараоны, сооружались отдельно – каждая к востоку от своей пирамиды, и все они соединялись дорожками с довольно массивной входной молельней, или пропилеями, на краю каменного плато.

Молельня, что ведет ко второй пирамиде, почти погребенная под неугомонными песками, неожиданно разверзает свои недра к юго-востоку от сфинкса. Традиционно ее называют храмом Сфинкса, и, возможно, в этом есть смысл, если сфинкс представляет строителя второй пирамиды Хафру. О сфинксе, который был до Хафры, сохранились малоприятные легенды, но, каковы бы ни были его черты, фараон заменил их собственными, чтобы люди могли смотреть на колосса без страха.

Диоритовая статуя Хафры, которая нынче хранится в Каирском музее, была найдена в большом храме при входе, и перед этой статуей я стоял в благоговейном трепете. Не знаю, все ли теперь перенесено в музей, но в 1910 году многое еще оставалось в подземелье, и вход, как правило, надежно перекрывался на ночь. Раскопками занимались немцы, так что, возможно, война помешала им закончить работу. Многое бы я отдал, если учесть мой собственный опыт и разговоры бедуинов, мало кому известные в Каире, чтобы узнать, что сталось с одним из колодцев в поперечной галерее, где были найдены статуи фараона в довольно странном соседстве со статуями бабуинов.

Дорога, по которой мы ехали на наших верблюдах в то утро, резко поворачивала на юг, а потом на восток, минуя оставшиеся слева деревянное здание полицейского участка, почту, аптеку и магазины, и мы оказались у подножия Великой пирамиды лицом к лицу с пустыней. Мы ехали мимо этого жилища Циклопа, огибая его с восточной стороны, а впереди лежала долина небольших пирамид, за которыми на востоке сверкал вечный Нил, а на западе золотилась вечная пустыня. Три главные пирамиды были совсем близко, и у самой большой из-за полного отсутствия внешней облицовки обнажились каменные блоки, но у двух других облицовка кое-где сохранилась, и можно было представить, какими гладкими они были в свое время.

Потом мы спустились к сфинксу и молча сидели, завороженные страшными невидящими глазами. На широкой каменной груди мы с трудом различили знак Ра-Хорахти, за изображение которого сфинкса принимали во времена ушедшей династии, и хотя песок покрывал площадку между огромных лап, мы вспомнили, что Тутмос IV начертал на ней и что привиделось ему, когда он еще был принцем. Тогда улыбка сфинкса немного смутила нас и заставила вспомнить легенды о подземных переходах под чудовищным существом, которые вели все дальше и дальше в такие глубины земли, о которых никто и помыслить не смел и которые хранили тайны более древние, чем открываемый археологами династический Египет, и связанные с богами, у которых были головы животных, в древнем пантеоне Нила. И тогда я задал себе праздный вопрос, зловещее значение которого стало ясно мне лишь много часов спустя.

Мы шли по дороге к засыпанному песком храму Сфинкса, который стоял в пятидесяти ярдах к юго-востоку и о котором я уже упомянул, назвав его великими воротами к молельне второй пирамиды на плато. Большая его часть все еще была засыпана, и хотя мы спешились и по современной дороге прошли в алебастровый коридор и холл с колоннами, я чувствовал, что Абдулла и немецкий смотритель показывают нам не все.

Потом мы совершили обычную прогулку по плато, осмотрели вторую пирамиду и живописные развалины ее погребального храма чуть к востоку и третью пирамиду с ее храмом и миниатюрными пирамидами дальше к югу. Осмотрели также каменные погребения с усыпальницами четвертой и пятой династий, а также со знаменитой гробницей Кэмпбелла, зияющей черным провалом в пятьдесят три фута до страшного саркофага на дне, который один из наших погонщиков, спустившись на головокружительную глубину на веревке, очистил от песка.

От Великой пирамиды до нас донеслись крики. Это бедуины осадили группу туристов, предлагая им проверить, с какой скоростью можно подняться и спуститься с пирамиды. Рекорд составлял семь минут, однако многие сильные шейхи и сыновья шейхов уверяли, будто им хватит и пяти минут, если они получат для стимула бакшиш. Они ничего не получили, зато мы позволили Абдулле сопроводить нас на вершину пирамиды, откуда открывался ни с чем не сравнимый великолепный вид на сверкающий Каир на фоне неприступных золотисто-фиолетовых гор и на все пирамиды Мемфиса от Абу-Роаш на севере до Дашур на юге. Ясно и заманчиво вырисовывалась на фоне песков ступенчатая пирамида Сахры, которая является переходной от низкой мастабы к настоящей пирамиде. Возле этого памятника переходной эпохи было найдено знаменитое захоронение Пернеба… более чем в четырех сотнях миль к северу от фиванской горной долины, где спит Тут-Анх-Амон. И вновь я будто онемел, охваченный благоговейным трепетом. Картина подобной древности, да еще тайны, которые хранил каждый из этих почтенных памятников, наполняли меня таким благоговейным ощущением бесконечности, какого я никогда не испытывал.

Уставшие после восхождения и измученные докучливыми бедуинами, поведение которых переходило все границы приличий, мы решили не ходить внутрь пирамид, хотя видели, как некоторые особо любопытные туристы готовились ползти по коридорам Великой пирамиды Хеопса. Отпустив местных погонщиков, предварительно щедро заплатив им за услуги, мы с Абдуллой, припекаемые послеполуденным солнцем, отправились обратно в Каир, жалея и не жалея об упущенной возможности. О нижних коридорах пирамид, естественно отсутствующих в путеводителях, шепотом рассказывали самые невероятные истории, потому что их торопливо перекрывали и запечатывали те самые неразговорчивые археологи, которые отыскивали их и обследовали.

Вне всяких сомнений, слухи чаще всего были беспочвенными, но забавно заметить, что туристам упорно отказывали в ночном посещении пирамид или в посещении самых дальних коридоров Великой пирамиды. Возможно, власти боялись психологического шока, ведь оказавшийся внизу человек вполне мог ощутить себя навечно погребенным под каменной громадой, так как его соединял с наземной жизнью лишь узкий лаз, в котором он мог только ползти и который в любую минуту мог быть завален по воле случая или злого умысла. Все это показалось нам настолько таинственным и искусительным, что мы решили при первой же возможности еще раз побывать на плато. И эта возможность представилась гораздо раньше, чем я ожидал.

Вечером мои спутники почувствовали себя утомленными напряженной дневной программой, и я один отправился с Абдуллой прогуляться по живописному арабскому кварталу. Днем я его уже видел, но мне хотелось посмотреть на улочки и базары в сумерки, когда глубокие тени и мягкий закатный свет должны подчеркивать их великолепие и фантастическую нереальность. Толпы местных жителей редели на глазах, но на улицах все еще было шумно и людно, когда мы наткнулись на подгулявших бедуинов в Суккен-Наххасине, что значит рынок медников. Их заводила, наглый малый с тяжелыми чертами лица и в лихо заломленной феске, заметил нас и, по-видимому, узнал, не проявив при этом никакой радости, моего опытного, но наверняка высокомерного и насмешливого гида.

Я подумал, что, возможно, ему не по нраву забавная копия полуулыбки сфинкса, которую я сам воспринимал не без раздражения, или глухой, словно замогильный голос Абдуллы. Как бы то ни было, обмен поношениями в адрес предков не затихал, и вскоре Али Азиз, которого, как я услышал в потоке ругательств, звали именно так, стал дергать Абдуллу за одежду, Абдулла ответил ему тем же, и в конце концов это переросло в настоящую потасовку, в которой оба успели потерять свои священные головные уборы и дошли бы неизвестно до чего, если бы я не вмешался и не развел их силой.

Поначалу мое вмешательство было воспринято с неудовольствием обеими сторонами, однако мне удалось добиться перемирия. Оба противника угрюмо приводили себя в порядок, стараясь сдержать свою ярость, и, приняв высокомерный вид, что было неожиданно и впечатляюще, заключили