– Почём знаешь-то? – второй почесал нос.

– Эй, – вставил слово Бадмаев. – Не видали тут мужика в кожаном фартуке?

Никто Бадмаеву не ответил, лишь истопник протянул ему крендель.

Бадмаев не обиделся и крендель взял.

Кабинет в Третьем отделении подстроился под привычки хозяина. На стене, рядом с портретом государя, висела небольшая миниатюра жены Бенкендорфа Елизаветы Андреевны с собачкой в руках. Жена неотрывно смотрела на него, где бы он ни находился. Бенкендорф усматривал в этом слежении общую для многих иронию семейных отношений. Стопки неподписанных приказов на краю стола были основательно придавлены мраморным пресс-папье. Когда на верхней папке появлялась пыль, Бенкендорф распоряжался, чтобы старые приказы меняли на новые.

День сегодня собирался быть не из лёгких.

Первым для доклада был вызван следственный пристав Лавр Петрович Переходов.

– Наслышан о добросердечии вашем, – строго сказал Бенкендорф.

– Так и есть, ваше превосходительство, – сказал Лавр Петрович. – Размяк.

– А Смолянинов, истопник, что ж?

– Ловим-с.

– Как же вы его ловите?

– Я солдатиков на «Чехонь» к Ушакову за городом подсадил. И егерей для страховки по берегу пустил. Истопник на «Чехонь» явится. Они его и возьмут.

– С чего же ты решил, что Смолянинов на «Чехонь» к Ушакову вернётся? – спросил Бенкендорф.

– Ему идти больше не к кому, – ответил Лавр Петрович.

Фельдъегерь Блинков долго рассказывал Бенкендорфу про лошадей, про то что голландские рессоры супротив наших дорог – дрянь. Старался расправить складки на своём маленьком, спрятанном от мира лице.

– И ещё донести должен, – сказал наконец. – Мы видели её, но приказа к задержанию от господина Бошняка не последовало.

– Госпожу Собаньскую? – спросил Бенкендорф.

Блинков кивнул.

Бенкендорф присел на край стола, посмотрел заинтересованно:

– О чём же господин Бошняк говорил с ней?

– Он с ней не говорил, – ответил Блинков. – Полночи лошадей гнал, а когда вдали карета её появилась, так остановиться велел.

– И всё?

– Да-с.

– Зачем же он лошадей гнал? – спросил Бенкендорф.

– Кто ж его разберёт? – ответил Блинков.

– И где вы её настигли?

– Там поле перепаханное было. А посреди – дорога, – сказал Блинков. – Длинная такая дорога. А в начале её крест. А на кресте – Иисус. Лицо у него такое недовольное было.

– Отчего же недовольное? – спросил Бенкендорф.

Блинков зашевелил пальцами, будто ловил в воздухе подходящие слова:

– Ну-у-у… Должно, не нравится ему, что столько времени на кресте держат.

– Ты, видно, впервые доносишь, братец? – спросил Бенкендорф.

– Так точно-с, ваше превосходительство.

– Ну и как тебе?

Блинков пожал плечами:

– Привыкну…

– Ступай, – сказал Бенкендорф. – И до времени молчи.

Блинков с охотой кивнул.

Бенкендорф подошёл к окну. Свет заставил его опустить веки.

В кабинете напротив стола сидели граф Витт и Бошняк.

Часы пробили пять. Бенкендорф распорядился принести чай. Он приписывал себе открытие этого нехитрого кабинетного приёма. Когда человек пьёт чай со сладостями от «Палкина», он беззащитен и весь как на ладони.

Граф Витт испачкал кремом верхнюю губу.

Бошняк держал чашку над блюдцем и сладости не ел. Бенкендорф не чувствовал его интереса к разговору. Пушкин, Ушаков, Смолянинов, положение в провинции… Казалось, что Бошняк не понимает, что сейчас решается его судьба.

Ещё во время следствия комиссию смутили некоторые высказывания Бошняка по устройству мятежа. Они были не только здравы, но и могли нанести непоправимый урон империи. Бошняк с одинаковым рвением способствовал мятежу и доносил на него. Он не интриговал, не следовал собственной выгоде, не искал чинов и наград, да ещё ухитрился почти умереть и воскреснуть, что в его положении, конечно же, выглядело лишь скверным анекдотом.

Бенкендорф поручил графу Витту разобраться в мотивах его поступков.

Донос на мятежников и ходатайство за Фабера, оправдание Пушкина и убийство Донникова, о котором здесь не было сказано ни единого слова. Роман с госпожой Собаньской и участие в следствии, которое изобличило её. Витт не нашёл ответов, но обнаружил нечто иное, что делало Бошняка опасным для всех и требовало немедленного его устранения.

– Как вы полагаете, господа, – начал Бенкендорф главный разговор этого вечера, – император Александр Павлович был отравлен или умер своей смертью?

Витт стёр с губы крем.

Бошняк аккуратно поставил чашку на блюдце.

Бенкендорф повернулся, сложил руки на груди. Перед ним ещё кружили радужные зайчики.

– Что скажете, Александр Карлович?

Свет из окна не позволял разглядеть лицо Бенкендорфа.

– Я не знаю, ваше превосходительство, – ответил Бошняк.

Граф Витт покашлял в кулак.

– Во время ареста, – начал он, – у полковника Пестеля был изъят пузырёк с опасным ядом, добытым из растения аконит. Такой же пузырёк найден мной в вашем херсонском имении. Вы ботаник, Александр Карлович, и легко могли добыть яд из растения. – Витт выдержал надлежащую паузу. – Вы спасли жизнь государю нашему Николаю Павловичу… Но вы же подозреваетесь в заговоре с целью отравления императора Александра Первого.

За окном ударили колокола. Над Третьим отделением испуганно закружили голуби.

– Может быть, граф Витт пристрастен и оговаривает вас? – поинтересовался Бенкендорф.

– Полагаю, граф говорит правду, – обвинение, казалось, совсем не удивило Бошняка. – Я действительно могу добывать яды из растений. И в моём имении был аконит. Но, ваше превосходительство, мы начали разговор с неточного вопроса.

– Каков же должен быть вопрос? – с несвойственным ему терпением спросил Бенкендорф.

– Кто действительно пытался отравить императора Александра? – начал Бошняк. – Судя по всему, был ещё один заговорщик, имя которого знал лишь полковник Пестель.

Бенкендорф и Витт переглянулись.

– Что же вам про него известно? – спросил Витт.

– Открытая слежка во время поездки по делу Пушкина. Странное исчезновение камердинера, которого я допросил. Пустой, закрытый изнутри дом, – не торопясь говорил Бошняк. – Он как будто загадки загадывает. А ответ на всё один. Я сильнее вас, я умнее вас, я слежу за каждым вашим шагом. И не дай бог вы станете у меня на пути.

Бенкендорф смотрел, как кружат и чаинками оседают на крышу птицы.

– Это всё слова, Александр Карлович, – сказал он.

– Да, слова, – Бошняк достал из кармана сложенный вчетверо листок, протянул Бенкендорфу. – Сегодня утром получил.

Бенкендорф развернул записку.

У него стал такой вид, будто перед ним положили счёты из заведения мадам Сидориной. И он не торопясь двигает туда-сюда отполированные пальцами деревянные кругляши.

– «Донников. Два пузырька. Карета и крест», – прочитал Бенкендорф. – Похоже на предсказание гадалки. Писано аккуратно. И бумага дорогая.

Бенкендорф пытался оттянуть время, чтобы найти этому хоть какое-то объяснение. Кто-то определённо знал всё, и раньше него самого.

– Посмотрите на почерк, господа, – Бошняк потянулся за пирожным, но брать не стал. – Тот же человек составил списки, что были найдены в запертом доме Егорыча.

– Списки тех, кто посещал Александра Павловича перед кончиной? – уточнил Витт.

Бошняк не ответил. Он понимал, что слабость царедворцев – в искусстве не задавать лишних вопросов. Им не интересны были Донников, Каролина, Бошняк, Пушкин… Они думали лишь о себе. О том, что станет с ними. И в этих мыслях своих были беззащитны.

Бошняк поднялся, подошёл к окну и задёрнул шторы, чтобы солнце не светило ему в лицо.

Это не понравилась Бенкендорфу. Он не привык быть на вторых ролях. И своих промахов не прощал никому. Но теперь наказание Бошняка привело бы к