«Хорошо, дорогая, завтра я вылечу. Я тебя люблю», – сказал он ей.

На следующий день, 28 октября 1949 года, Эдит стояла за кулисами нью-йоркского зала «Версаль», готовясь к выступлению. В это время ей передали, что самолет, которым Сердан летел в Америку, разбился недалеко от Азорских островов. Тело Марселя опознали по часам – знаменитый боксер любил носить их сразу на обеих руках. Эти часы дарила ему Эдит…

Она не отменила концерт.

Все присутствующие думали, что Эдит не сможет петь. Но, выйдя на сцену, она глухим голосом произнесла: «Сегодня вы не должны аплодировать. Сегодня я пою для Марселя Сердана. Только для него одного».

И она пела. А зрители в полной тишине слушали, как плачет голос Пиаф, как разрывается от страшной боли ее сердце. И они плакали вместе с нею, и вместе с ней прощались с великой любовью, с ее погибшим возлюбленным…

Тело Марселя Сердана доставили в Касабланку, где жила его семья. Эдит не могла приехать туда, чтобы проститься с Марселем и проводить его в последний путь. И у нее случился нервный срыв – она винила себя в его смерти, это из-за нее он бросил все и полетел в Америку, если бы она потерпела, он прилетел бы через неделю и остался жив… Эдит рыдала, пила, глотала транквилизаторы, рассылала друзьям телеграммы с мольбой о помощи… Одного из них, Робера Дальбана, она умоляла свести ее с каким-нибудь ясновидящим или спиритом, чтобы «установить контакт» с Марселем… В очередной раз напившись, она выходила на улицу, брела в неизвестном направлении и пела прохожим… Казалось, она сошла с ума.

И вдруг вдова Марселя Сердана, Маринетта, прислала Эдит телеграмму, в которой просила срочно приехать в Касабланку. Пиаф вылетела первым же самолетом. От былой неприязни не осталось и следа – им больше некого было делить, и обе женщины, любившие и потерявшие одного мужчину, стали не только поддержкой друг другу, но и подругами. Эдит уговорила Маринетту вместе с детьми переехать в Париж, где она устроила их самым наилучшим образом. Конечно, вдова не осталась без денег – Сердан зарабатывал немало, – но Эдит приняла его детей, словно родных (ведь своих у нее больше никогда не было).

Однако все эти хлопоты и заботы не умерили боль от потери Марселя. Эдит кинулась по привычке искать спасения в алкоголе и с новыми любовниками. Она даже вышла замуж – за некоего Жака Пилса, но лучше ей не стало (брак этот оказался, понятно, неудачным, и они развелись через четыре года). Она никак не могла забыть своего Марселя.

Выходя на сцену, она чувствовала, что ей не хочется петь – впервые в жизни. Но она пела:

Бог мой, Бог мой, Бог мой,

Оставьте мне его

Еще ненадолго,

Моего возлюбленного!

На один день,

Два дня,

Неделю!

Оставьте его мне

Еще ненадолго,

Мне одной…

Эту песню-мольбу, песню-молитву «Мой Бог» Эдит Пиаф пела на каждом выступлении. И всякий раз зал замирал, глядя на эту миниатюрную страдающую женщину и слушая ее надрывающее душу пение…

Тоска ее была невыносимой. Эдит почти перестала есть, зато много пила. Говорят, по ночам она отправлялась в поход по ресторанам: за одну ночь могла обойти семь-восемь заведений и в каждом выпить по несколько рюмок. Она не могла усидеть на одном месте, ей все время хотелось смены «декораций», она пыталась хоть как-то отвлечься от мучивших ее мыслей: «Это из-за меня он погиб».

После таких прогулок друзья несли Эдит чуть ли не на руках. Самые близкие люди, искренне переживавшие за нее, заставляли Эдит давать клятвы больше не пить. Она соглашалась, клялась, а потом придумывала какой-нибудь предлог и нарушала все свои обещания. Однажды она заявила: «Я дала клятву не пить в Париже, но я, например, могу отправиться в Брюссель». И она садилась в поезд и ехала в Брюссель.

Преодолевая себя, она выходила на сцену, а потом наконец подписала контракт на гастроли по Европе. И у нее, и у ее друзей появилась надежда, что Эдит снова все преодолеет, снова выкарабкается, но тут случилась новая беда…

В 1952 году Эдит попала в автокатастрофу. Ее доставили в больницу и сделали операцию. Ей наложили гипс на переломанные руки и ребра. Но расшатанный алкоголем и транквилизаторами организм почти не реагировал на обычные обезболивающие, и тогда врачи, чтобы облегчить нестерпимые страдания, стали колоть ей морфий. В результате всего через неделю она стала наркоманкой и уже не могла обходиться без этого страшного «лекарства».

Выйдя из больницы, она обратилась к своим прежним дружкам из парижских трущоб, и они с превеликой радостью стали снабжать ее морфием. Если она не успевала получить очередную дозу, у нее начинались страшнейшие ломки и приступы белой горячки.

Ежедневная порция стала необходимостью. Перед каждым выступлением Эдит прямо сквозь одежду вкалывала себе дозу, затем блестяще пела и, едва дотащившись до кушетки в гримерной, падала полумертвой.

С младенчества приученная к вину, выросшая на улице, воспитанная проститутками и уличными актерами, привыкшая общаться с отбросами общества, величайшая певица Франции Эдит Пиаф справлялась со своим горем как умела: собирала вокруг себя как можно больше людей, колола наркотики, пила и устраивала сеансы спиритизма, чтобы вновь «почувствовать Марселя».

А еще она стала искать спасения в концертах – среди восхищенных ее талантом людей, которым она «выпевала» свое горе. Эдит говорила: «Я живу только на сцене… Я всегда буду петь, а в тот день, когда перестану – умру».

Как ни странно, это был период действительно небывалого успеха. Ее с восторгом слушали жители парижских предместий и утонченные ценители искусства, рабочие и аристократы.

Когда ей предстоял сольный концерт в зале «Плейель» – а это считалось вершиной в карьере любого серьезного певца, – некоторые газеты в недоумении писали: «…песни улиц в храме классической музыки». Для многих зал «Плейель» был «святая святых», и выступление там Эдит воспринималось чуть ли не как вызов. Это выступление стало очередным триумфом Эдит Пиаф!

Однако и это не избавило ее от щемящего чувства одиночества. «Публика втягивает тебя в свои объятия, открывает свое сердце и поглощает тебя целиком. Ты переполняешься ее любовью, а она – твоей. Потом в гаснущем свете зала ты слышишь шум уходящих шагов. Они еще твои… Ты уже больше не содрогаешься от восторга, но тебе хорошо. А потом улицы, мрак… сердцу становится холодно… ты одна».

От этого одиночества она спасалась все теми же средствами…

Со временем у Эдит стали появляться первые признаки невменяемости, и она наконец согласилась лечь в клинику, чтобы избавиться от наркотической зависимости. Лечение вроде бы принесло результаты. Во всяком случае, так казалось со стороны.

Сама Эдит клялась, что с наркотиками покончено, и тем не менее кололась тайно. Бывшие уличные приятели, поставлявшие ей наркотик, найдя постоянного богатого клиента, вернее, клиентку, не желали терять столь выгодную «статью дохода». Они всячески старались всучить ей очередную дозу, а если Эдит отказывалась, шантажировали ее публичным разоблачением. Чтобы откупаться от них – а они требовали все больше и больше, – она заключала контракты на выступления. К сожалению, наркотик разрушал ее здоровье и психику все сильнее и страшнее. Однажды Эдит не могла выбраться из кулис на сцену, ей почудилось, что выход наглухо закрыли, а занавес украли.