Мой старший коллега опять посмотрел на меня. И все другие тоже смотрели. Могу ли им ответить или сказать что-нибудь. Я только глядел в пол, только это и мог.

Младший сын спросил у меня, можно я скажу? Я помню, как ты нам рассказывал.

И он рассказал. Отец отвернулся от окна, вглядываясь в него. Я слушал, но не слышал, это была моя история о времени, когда великий человек, имитатор, был с нами. Как-то ночью мы проехали большое расстояние, нашли расположение и отдыхали. Это было в одном лагере. Армейские стояли совсем рядом, мы не могли воспользоваться гостеприимством местных людей, чтобы не навлечь на них новые обвинения. Еды у нас было не много, совсем мало, стояла ночь, мы утихомирились и старались заснуть, но ничего не получалось, и тогда великий человек заговорил, рассказывая нам всякие истории, и коллеги слушали, им нравилось, но я эти истории слышать не мог, не мог сосредоточиться ни на чем, что могло происходить и почему так было, только на том, что мой товарищ вернулась в тот день пораньше, и была рядом со мной, можно я о ней расскажу, я лежал рядом с ней и как мы не трогали друг друга, что так не могло быть между нами в такой ситуации, люди же не дураки, тогда уже было известно, что мы вместе, мы двое, если коллеги видели одного, так сразу и второго, и когда великий человек рассказывал все эти истории всеми этими голосами, чтобы поддержать коллег в такое трудное время, я ничего не слышал, ничего, только дышал вместе с ней, с моим товарищем, и шептал ей, и она мне шептала в ответ, что когда великий человек доводил всех коллег до хохота, это было лишь шумом в ее голове, наполняющим уши и мозг, столкновением многих голосов, многих многих голосов, голосов наших людей, создающих неблагозвучие, лишенных всякого юмора, и тогда она чувствовала, что скоро умрет.

Что же еще. Еще. Такое тогда было время, трудное время. Что там рассказывал младший сын, я не расслышал. Все остальные внимательно слушали его. После отец и мать смотрели на меня. У их сына хорошо получилось. Я покивал им, но не их сыну. Я бы с ним поговорил, и тут наш старший коллега помахал мне рукой, сказав, Наш народ любит слушать истории.

Как и всякий другой, сказал правовед, сунув в рот сигарету и взглянув на часы.

Она твердила, что это возникло, как мысль провести время на этой планете Земля, мысль о жизни, еще предстоящей, ее собственной жизни, с тусклыми воспоминаниями, с младенчества, с ощущением смерти, между предчувствием и реальностью, с осознанием прощания, вот такого, как это, прощания с ней, со мной.

Голоса повсюду, вглядываются в наши головы, поют в наших собственных ритмах. Они достаточно реальны, эти напоминания. Старые люди знают об этом. Она бы так и сказала. Некоторые говорят, воспоминания. Я так не говорю, воспоминания, потому что эти могут быть не такими, как было, да и принадлежат они ей.

За собственными его пределами знание об источнике извлекается из смешения фантазии и молвы

Она больше не желала знания. Она сама так сказала, вглядываясь в меня. Воспользовалась зрением внутри моей головы. Иллюзии идут изнутри. Так она мне сказала. Это потому, что мое видение окрашено, и всегда было окрашено, начиная с моего расставания с родителями и семьей. Она говорила со мной так, словно постижение было ее, принадлежало одной только ей.

Это и сформировало прощание.

Я не пытался объяснять эти вещи и удивлялся редким случаям, когда такое наполняло мою голову. Не сейчас. Иллюзии идут изнутри. Да. Я знал, что смогу. Это меня не останавливало.

Что же тогда. Я не знаю этих вопросов, она не знала этих вопросов, не в то более сложное время. То, что необходимо, что может дать

Я думал, что мог быть

может таким я и был

Следовательно, это было ложным. Но стало только ложным, былимоглибы м я быля думал что э. Это было фантазией как когда пробуждаешься и не сон. могло могло, мог почувствовать это теперьмы тесно ивсежевлачили

Эта необходимость была для меня сильнее наше время было так ограничено теперькак в относящемся прошлом, если прошлое в настоящее, почему, должен я, но если так, тогда да, что я могу быть безжалостным

Многое что говорится говорится без надобности, и все же формальности могут казаться необходимыми.

Она думала, мы можем стать историей, мы так можем быть одним, говоря это, шепча это

недостаточно, порождая ложные образы жизни

Попыткой такого маневра я давал доступ, давал доступ, на основании попытки, дающей доступ

Уже ложно, в самом акте рассмотрения. Точно отображая «рассмотрение», я думал, что даю демонстрацию. Различение между двумя коренится в значении, которое им придается

Она хотела рассказать о своем времени, она я, мы двое, становимся историей. Я бы обратился к этому методу

Самонадеянность – вот все, что у меня было, но не так у нее, для которой всегда представлялось больше, чем это, и извне ее, она с самого детства размечала свою жизнь

с самого детства она размечала свою жизнь, ее мгновения. Время прошло. Я сейчас пересказываю кое-что об этом, о той жизни, какая была, жизни ведь продолжаются

Сердце у меня нормальное сердце, сообщающее о смерти, когда останавливаются удары. Ее смерть как остановились удары

У меня теперь нет языка. Мои средства общения святы, созданы мной для себя. Теперь про ее исчезновение.

Я могу рассказать о ее времени, это, возможно, все, что я могу сделать, поместить себя туда, одно уже известно! это существование, на основании которого, тогда как загробная жизнь рассматривается нами как возможность, возможность. Моя жена побывала здесь, она была матерью, моей дочки, я был с ней, и с ними, и мы не знаем.

В этих редких случаях энергия вливалась в мое тело, как из живущих, я мог чувствовать это, я знал. Что вы сказали. Под окном лежали облака. Я был на лестнице. Там были лестницы. Далеко внизу мог идти дождь, но где я, не было, не могло. И если упасть, я бы пробил облака, разрывая их. Существуют рисунки мысли и воображение вытекает из них. Я следил за птицами, там были голуби, один за другим, один и другим.

Веки мои были сомкнуты, отдыхая. Вечные мечты. Они из жизни, формируют жизнь. Мы брели по грязи, сбоку от старых путей, железнодорожная ветка, как-то так, нет, не думаю, не знаю. Из высокой травы могло появиться животное. В этом случае, в любом случае. Зона была опасная, люди туда не ходили. Ну да, конечно, та секция, где тела. Мы обнаружили их, да, в траве, но не только там. Могло быть, как будто те личности улеглись нарочно для это цели, ждать своей смерти. Люди теперь так это понимают. Теперь понимают так. Они говорили мне это, может таковы странные характеристики людей, что люди так поступают, и были ли эти люди только стариками или моложе, мужчины, женщины, они поступали так.

В тот вечер я поднялся оттуда наверх. Сбоку от главного входа был парапет, камень, окружавший короткий марш искрошенных ступенек, я помню. Там папоротники, мы шли через них, переворачивая камни, что мы искали, нет, не безделушки, не ювелирные изделия, вороша гравий, зубы, побеги травы. Оружие. Не еду. Оружие, средство, которым ее можно добыть. Позже, у внешнего периметра, я пошел по тропе, которую уже знал, она вела через зоны, известные как опасные. Я боялся других, конечно, но в этой опасности тоже есть преимущество, к ней можно привыкнуть. Я увидел людей, они производили огонь, готовя чай или кофе, заваривая его, и запахи, горящие отбросы и дерево. Со мной тогда была девушка. Она жила у моря, в гавани. Она говорила, все мечтают о путешествии. А она теперь мечтала о доме, о возвращении туда. Я рассказал ей, что тоже мечтаю о прошлом, как будущем, но пусть все останется так, что мы тут можем сделать.