– Ее любимый цвет – голубой, ты же знаешь.

– Голубой! Мы же в Рионеле, а тут…

– Синий и его оттенки запрещены. Я знаю. Но разве кто-то узнает об этом?

Тетя уставилась на меня так… я даже не могу сказать как. Кажется, до нее только сейчас стало доходить, что нам предстоит сделать. Она опустилась на стул рядом с диванчиком, посмотрела на черный куль.

– Это невозможно. Нас убьют, Элоис!

Если честно, я была с ней абсолютно согласна. Но сказала:

– Давай похороним ее в том голубом платье… в котором меня рисовал…

– Да. Да, только в нем. Она очень его любила. Я переодену ее, а ты поговори с Катриной насчет куклы и зайди к господину Люку в «Бравый солдат», нам не справиться без него, милая. Что ты скажешь Катрине?

– Правду.

– Ты сошла с ума? Элоис, да как же ты не понимаешь? Это такое дело, а Катрина… нет, конечно, она твоя подруга, но я давно хотела тебе сказать…

Дальше тетя кратко пересказала все то, что она обычно говорила о Катрине. Что она взбалмошная, легкомысленная, крайне избалованная и не очень умная. На самом деле все так и было. Кроме ума. Никто, кроме меня, пожалуй, и не знал, что Катрина очень-очень умная. Умная, хитрая, и она любит меня. Такие вещи всегда чувствуешь.

– Я что-нибудь придумаю, – успокоила я тетю.

Я надела темную юбку, кофту, платок и пошла к Катрине. И я прекрасно понимала, что она все для меня сделает, но только в том случае, если я скажу ей правду.

И сейчас мы сидели в комнате Катрины, перед нами сидела ее красавица кукла и таращилась на нас своими карими глазами.

– Мне очень жаль твою маму, – снова сказала Катрина.

Я рассказала ей все как есть. Если честно, ближе Катрины у меня никогда не было человека, и если я скрыла от нее арест Олы, карты и мой поход в холмы, то только потому, что не знала, как рассказать. И боялась, что Катрина тоже может пострадать. Сейчас мы сидели и думали, как нам вытащить мамино тело из дома и дотащить до холмов. Мама худая и, наверное, легкая, но мы с тетей тоже не очень-то сильные. Да и господин Люк на вид такой доходяга.

– Можно попросить Дерика помочь, у его отца есть тележка и ослик.

– А Дерика придется потом убить? – мрачно пошутила я.

– Нет, что ты! С ума сошла? Он целуется как бог!

– Тогда – увы. Обойдемся без Дерика.

– Как жалко! Если бы нас связывало участие в преступлении, это было бы так… так…

– Я поняла. Прости, но мне уже пора. Еще за этим господином-милым-Люком топать. Ждем вас с куклой вечером. Без Дерика. Пожалуйста. За его убийство меня точно повесят.

– Тебя и так повесят.

Я же говорю: она меня любит.

«Бравый солдат» – дорогущая гостиница, таким, как я, даже смотреть на нее не положено. Так что мне пришлось орать под окнами: «Господин Люк!» – потому что швейцар никак не хотел меня впускать. Но тут уж ему пришлось, потому что начали открываться окна и постояльцы всех возрастов и размеров стали кричать мне:

– Детка, может, я сойду за господина Люка?

Очень весело, что и говорить. Господин Люк, как ни странно, ждал меня у стойки портье и прямо бросился навстречу:

– Элоис!

– Нам с тетей нужно переговорить с вами об одном важном деле, – сказала я быстро. Я видела, что он ужасно волновался, у него даже слезы блестели в глазах.

– Я так тронут, я боялся, что вы не захотите, не доверитесь мне, а это так важно!

У меня перехватило дыхание. Этот смешной невзрачный человечек знал мою маму почти всю ее жизнь, он знал ее дольше, чем я и папа, она была для него «мартышкой», а он для нее – «самым надежным человеком всех земель». Почему мы должны бояться его? Он привез «Книгу песен», он привез сюда маму, а ведь мог просто сжечь то письмо на папиросной бумаге, но он проделал весь этот путь, я даже не представляю, в сколько дней, он убедил как-то стражников пустить его в наш закрытый город, он сделал это, чтобы только выполнить ее последнюю просьбу, такую нелепую, такую трудную! Он, наверное, очень любил ее. Я взяла его за руку и сказала:

– Тетя приглашает вас на чай воспоминаний сегодня вечером. Я очень благодарна вам за помощь, за все, что вы сделали. Вы должны быть с нами сегодня.

И он всхлипнул. Честное слово, всхлипнул, как ребенок.

– Я так любил ее!

Я кивнула. Похоже, моя мама умела растапливать даже самые суровые сердца!

Чай воспоминаний – это такой обычай, когда около умершего собираются его друзья и родственники, они пьют чай, делятся воспоминаниями и дарят небольшие подарки родственникам покойного. На мамин чай воспоминаний были приглашены двое: господин Люк и Катрина. Катрина пришла с куклой. Это было гениально. Она сказала родителям, что я так потрясена смертью мамы, что кукла – единственное, что может меня утешить. И все поверили. Впрочем, с Катриной в ее доме никто не умел спорить.

– Но ее платье ты мне вернешь! – прошипела она мне на ухо.

Мы пили чай молча. Молчание было тягостным, все очень нервничали, но сидеть и перебирать воспоминания о том, какая она была, казалось мне сейчас самым противоестественным. Мама лежала на том же диванчике, но теперь на ней было голубое платье и воздушный белый шарф. От нее шел слабый сладковатый запах. Теперь я знала, как пахнет смерть. Тетя вдруг кашлянула, взяла с комода «Книгу северных песен» и начала читать ее вслух. Я не помню сейчас, о чем именно она читала, я почти не слушала, я смотрела на маму и пыталась почувствовать себя сиротой. Но у меня не получалось. Она будто бы никуда не уходила. Она была во мне.

Когда стемнело, мы вчетвером вынесли маму, снова закутанную в черное покрывало, из дома. Хорошо, что мы живем рядом с мостом через реку. Из-за близости Северных холмов наш район считается непрестижным, но сейчас нам это только на руку – мы без происшествий перенесли маму на ту сторону реки, в холмы.

– Нам нужно зайти подальше, – сказала тетя, – иначе свет костра будет виден из города.

– Все равно никто сюда не кинется, – ответил господин Люк. – Все боятся холмов.

Мама была легкой, почти невесомой. Мы несли ее вчетвером просто для удобства. Или чтобы быть причастными.

Скоро мы остановились, потому что господин Люк сказал:

– Давайте здесь.

И стал собирать хворост. Мы с Катриной тоже пошли в сторону редких кустов, чтобы набрать сухих веток. Катрине было страшно, я это видела. Но я не просила ее идти с нами, она сама захотела. Пока мы бродили, тетя распеленала маму, и голубое платье и белый шарф сияли в темноте.

– Я пропитала платье, волосы и кожу огневой смесью, – сказала она господину Люку. – Не нужно много дров, она… она загорится и так.

Тетя заплакала. У меня тоже намокли глаза, и Катрина обняла меня. Чиркнула спичка. Взвилось пламя. Мы стояли совсем рядом, освещенные ее огнем. Мне вдруг показалось, что в темноте я различаю силуэты людей, детей и взрослых, а еще – того старика в рубище, но мне было все равно. Даже если он подойдет и начнет задавать вопросы. Господин Люк вдруг сказал: