Я промолчала: на лыжах так на лыжах. Уже дома подумала: „А почему я должна идти с этим „лысым“ на лыжах? И вообще, почему он держится так уверенно? Знакомы мы всего один день…“

Па лыжах мы не пошли. Не было самих лыж, не было и погоды. Пошли в кино. Не помню, какой фильм мы смотрели, но наши мнения о нем разошлись. Сначала спорили, доказывали друг другу свою точку зрения. К единому суждению так и не пришли. Спор перешел на другую тему и тоже как-то не получился. Потом разговор стал совсем скучным. Долго шли молча. Около нашего дома он так же, как и в тот первый вечер, сказал:

– Итак, до следующего воскресенья. Пойдем…

Вот тут он замолчал и посмотрел на меня. Посмотрел и добавил:

– Пойдем в гости.

– Это к кому же? – удивилась я. – К нам, что ли?

– К вам.

Сказал он это просто, словно я сама пригласила его, словно мы давным-давно знаем друг друга.

Позднее, когда я лучше узнала Юру, мне стало ясно, что одно из самых примечательных свойств его характера – умение легко и свободно сходиться с людьми, быстро осваиваться в любой обстановке. Какое бы общество ни собралось, он сразу же становился в нем своим, чувствовал себя как рыба в воде.

В ту пору нам было по двадцать. Далеко идущих планов мы не строили, чувства свои скрывали, немного стеснялись друг друга. Сказать, что я полюбила его сразу, – значит сказать неправду. Внешне он не выделялся среди других. Напротив, ребята-старшекурсники выглядели более степенно, прически их делали их более привлекательными, девчонкам они нравились больше. Ну а мой кавалер? Мой „лысый“?…»

Волосы в конце концов отросли – еще до того, как Гагарин стал «старшекурсником». Но самое интересное в этой важной линии биографии Юрия Алексеевича то, как вновь проявилось его удивительное умение совмещать романтику с прагматизмом. Он понимал, что пришло время жениться. Ему понравилась девушка Валентина. Он захотел узнать ее поближе и старался поступать так, чтобы она лучше узнала его. Поскольку контакт проще устанавливать при общении с семьей, то Юрий сразу напросился в гости. Вновь обратимся к воспоминаниям Валентины Ивановны:

«Не сразу я поняла, что этот человек если уж станет другом, то на всю жизнь. Но когда поняла… Много было у нас встреч, много разговоров по душам, долго мы приглядывались друг к другу, прежде чем, объяснившись в любви, приняли решение связать навсегда свои жизни и судьбы.

Как он сказал о своей любви? Очень просто. Не искал красивых слов, не мудрил. Но такая безоглядность, такая окрыленность были в его объяснении и признании…

Мы стали встречаться чаще, думать о будущем.

– Любовь с первого взгляда – это прекрасно, – говорил Юра, – но еще прекраснее – любовь до последнего взгляда. А для такой любви мало одного сердечного влечения. Валя, – продолжал он, – давай действовать по пословице „семь раз отмерь, один раз отрежь“.

Я понимала, что такое его серьезное отношение к решающему жизненному шагу не имеет ничего общего с осмотрительной расчетливостью. Юре был чужд эгоизм. Он думал обо мне: не пожалею ли я, не спохвачусь ли, когда будет уже поздно передумывать?

Юра вообще больше думал о других, чем о себе. Это я поняла еще задолго до того, как мы стали мужем и женой».

В общем-то в двух вышеприведенных цитатах содержится всё, что захотела рассказать Валентина Гагарина о первых месяцах знакомства с Юрием Алексеевичем. Известно, конечно, что их всё чаще видели вместе. Они гуляли по городу, ходили на киносеансы и в местный театр, бывали на застольях у Горячевых-старших. Юрий познакомил девушку с некоторыми из своих друзей-однокурсников. Когда он уехал на аэродром, то писал письма, а при случае возвращаясь в город, на несколько часов заглядывал к Валентине. Кому-то может показаться, что в этой истории мало романтических приключений и душераздирающей страсти, но в том-то и дело, что романтика сближения симпатичных друг другу людей проявляется в мелочах, которые навсегда остаются только между ними.

В конечном итоге Юрий и Валентина привязались друг к другу. Если между ними и бывали конфликты, то не столь существенные, чтобы нарушить развитие отношений. Семья Горячевых тоже приняла Юрия как родного: он производил хорошее впечатление – всегда опрятный, подтянутый, начитанный, коммуникабельный, жизнерадостный. Еще Гагарин знал много стихов и любил декламировать, в том числе Сергея Есенина, творчество которого находилось тогда под «мягким» идеологическим запретом (время от времени издавались отдельные лирические сборники, но о полноценном собрании сочинений поклонникам оставалось только мечтать). Возможно, планы Юрия казались со стороны немного «наполеоновскими», но биография говорила сама за себя: он был очень перспективным молодым человеком.

Сам Гагарин принял окончательное решение, вероятно, к осени 1956 года. В ноябре он поехал в Гжатск. Его мать Анна Тимофеевна вспоминала (цитирую по книге «Память сердца», 1985):

«Приехал он с уже отросшей шевелюрой, в форме с нашивками сержанта. Конечно, ему сразу же захотелось всё осмотреть, повидать. Привез нам подарки. Вообще ни разу не было случая, чтобы Юра приехал с пустыми руками. Даже когда учился в ремесленном, где денег у него было – меньше некуда.

Я чувствовала, что Юра хочет о чем-то поговорить со мной наедине. И догадывалась, о чем. В последних весточках из Оренбурга часто мелькало имя: Валя Горячева.

Я сама в его годы познакомилась с гармонистом Лёшей Гагариным. Вот только радостью мне с родителями не пришлось поделиться: отец и мама к тому времени умерли. Не с кем было посоветоваться.

В один из вечеров, когда мы с Юрой остались одни в доме, подошла я к нему. Поняла, что сам он всё никак не решается начать, и спросила:

– Расскажи, сынок, про Валю.

Он обрадовался – трудное начало пройдено, поведал, что познакомился с девушкой на танцевальном вечере в училище. Юра рассказал о Волиной семье. Там было шестеро детей.

– Хорошо, когда в семье много ребятишек! Значит, все к труду приученные, неизбалованные, – сказала я.

Это я знала по опыту.

Валя была самая младшая среди трех братьев и трех сестер. Она работала на телеграфе, а теперь поступила в медицинское училище.

– Я у них часто бываю, – сказал Юра, – эти праздники тоже отмечал у Горячевых.

Разговор у нас был откровенный, я спросила:

– Думаешь расписаться?

Юра неопределенно пожал плечами. Но мне показалось, что вовсе не от нерешенности, а потому, что он очень ответственно относился к своему слову. Сказал – значит, так и будет. Он же еще был курсантом, не мог содержать семью, поэтому, видно, считал, что о женитьбе говорить рано.

Мне хотелось напутствовать его. Знала, что и не спрашивая, он ждет моего слова. Поэтому сказала: