Другой был аристократ, сопровождаемый двумя телохранителями; один из них, проходя мимо, нарочно задел Игара ножнами сабли. Игар сделал вид, что ничего не заметил.

Третья была девочка лет двенадцати, горбатая; подойдя к Игару, она доверчиво улыбнулась:

— Хочешь меня? Мне так эти сволочи надоели, у тебя хоть лицо хорошее… Пошли, а?..

Игар ушел, сдерживая дрожь и подавляя желание оглянуться.

Моряки и горожане бродили, по одному и группками, болтали между собой, время от времени заворачивали в двери под страстно стонущей раковиной; кое-где у стен стояли общественные девушки, и на протянутой ладони у каждой лежал красный помидор — символ мужской силы. Всякий, взявший овощ с предлагающей его ладони, в ту же минуту становился из прохожего клиентом.

Игар брел. Не раз и не два его нежно пытались удержать; он брел, слушая страстные стоны раковин, понемногу впадая в тоску: нет, ее нету здесь… Он зря явился сюда. Побывавшему на Алтаре странно и страшно бродить по этим кривым улочкам; среди множества женщин с красными шариками на ладонях он не найдет Тиар…

Его взяли за рукав. Настойчиво и в то же время мягко:

— Кого ты ищешь?

Он обернулся — старуха. Крепкая, морщинистая старуха, и на шее у нее ожерелье из маленьких, с монетку, раковин.

— Кого ты ищешь, мальчик?

Он вытащил свои деньги; пересыпал из ладони в ладонь:

— Я ищу женщину. Волосы черные с медным отливом, среднего роста, под лопаткой — родимое пятно в виде ромба. Поможешь — заплачу.

Вид денег не взволновал старуху. Она продолжала смотреть Игару в глаза:

— Ты ее знаешь?

— Я ее ищу.

Старуха помедлила, шевеля губами; медленно кивнула:

— Пойдем.

Над этой дверью не было призывающей раковины, однако неуловимый аромат порока, наполняющий узкие улочки продажного квартала, здесь был плотнее и гуще.

Игар вошел; в коридоре пахло свежим деревом, а комната, в которую препроводила его старуха, оказалась завалена подушками — круглыми и квадратными, маленькими, огромными, кожаными и бархатными, с вышитыми на них гербами несуществующих провинций и мордами выдуманных зверей; на стене, обитой серебряной парчой, красовался свежий потек — не так давно кто-то сильно швырнул спелым помидором, и красный овощ превратился в красную же, с неровными лучами звезду.

— Найдем тебе, — сказала старуха уверено. — Ты парень небогатый, но щедрый, таких всегда любила… Придержи, придержи свои монетки — ей отдашь.

— Она здесь? — вопрос получился излишне суетливым.

— Все они здесь, — старуха усмехнулась, обнажая крепкие желтые зубы. — Все они здесь, пташки, куда нам, бедным, деваться… Сядь и жди.

Старуха вышла; Игар только сейчас заметил, что вдоль всего подола к ее юбке пришита корабельная цепь. Вот откуда тот тусклый звон, который сопровождал их всю дорогу…

На подушки он из брезгливости не сел. Мало ли что за подушки; сел прямо на пол, напротив помидорной кляксы, прислонился спиной к стене и подобрал под себя ноги.

Снова эта противная дрожь. Снова он ждет, что пред ним предстанет Тиар; он ошибался уже дважды, а третья попытка во всех сказках волшебная. Если только она здесь… Насмешка судьбы. Илаза, потерявшая невинность на Алтаре, в обмен на портовую шлюху…

Он вдруг вспомнил, что давно не спал. Что не ел уже почти сутки; и хорошо бы явиться в дом под раковиной, заказать вина и мяса, а потом опрокинуть в постель эту, с ромбом на спине, и разобраться, каковы на самом деле эти продажные штучки, почему так сладко заикался косой парнишка, что был его спутником в лодке…

Он испуганно замигал. Желание было столь явным, а воображаемая картина столь яркой, что он поразился сам себе: как?.. Как только может такое в голову прийти… И потом, откуда силы?!

С грохотом распахнулась дверь, и в комнате с подушками сразу стало тесно.

Двое из ввалившихся служили, по-видимому, свитой третьему; третий оказался лысым, как колено, и с ног до головы разодетым в тонкий шелк. Игар сроду не видел такого показного, такого безвкусного богатства; золотых украшений у лысого не было разве что на заду — и то потому, что иначе, садясь, он напоролся бы на булавку. Отвлеченный невиданным нарядом, Игар не сразу посмотрел лысому в лицо; подняв наконец взгляд, он встретился со слегка пьяными, умными, очень удивленными глазами:

— Вот так так!

Лысый смотрел на сидящего Игара так, будто тот был шестиногим, выставленным на обозрение теленком; с некоторым беспокойством Игар увидел вдруг, что на правом ухе у лысого лежит родимое пятно — черное, покрытое редкими толстыми волосинками, занимающее и часть щеки тоже.

— Вот так та-ак, — протянул Черноухий, оглядываясь на свиту. — Бывает же… Если бы Фарти не прирезали вчера в кабаке… А как похож-то!..

Первый из свиты наклонился ниже, ткнул в Игара пальцем, радостно захохотал:

— Точно! В темноте спутал бы! Решил бы, сидит покойничек, вот кто его только сюда притащил?!

Игару сделалось не по себе. Не отрываясь от стены, он поднялся.

— Тебя как зовут? — поинтересовался Черноухий. На скуле у него тоже когда-то был вытатуирован треугольник — теперь он был расплывчат, полустерт и тщательно замазан пудрой. Сверху недоставало двух зубов, их место занимали крупные, непонятным образом укрепленные жемчужины; большие серые глаза изучали Игара, и во взгляде их не было злобы, но было нечто такое, отчего Игаров живот сам собой подтянулся:

— Игар я…

Он понял вдруг, с каким выражением изучает его Черноухий. Понял и плотнее вжался в стену. Святая Птица, а вот это совсем плохо. Совсем плохо — и вот так, неожиданно, на ровном месте…

— Не бойся, — мягко сказал пиратский капитан. — Дружок у нас был, Ферти… Здорово на тебя похож. Жалко мне его; вот, на тебя гляжу вспоминаю…

Глаза его вдруг ласково прищурились:

— Хороший был парень… Веселый. Ты, вижу, тоже веселый — только загрустил чего-то… — и рука его, сплошь унизанная перстнями, дружески легла Игару на талию. — Пойдем?

Игар растерянно улыбнулся. Неуверенно кивнул — и тут же, болезненно поморщившись, ожесточенно зачесался, задирая на себе рубаху:

— Ай… Сейчас только… ага…

Он драл и драл ногтями собственный живот, и на лице его застыло выражение свирепого блаженства:

— Ох… зараза… о-ох…

Черноухий убрал руку.

Еще некоторое время Игар чувствовал на себе подозрительный, с оттенком жалости взгляд; неизвестно, чем кончилось бы дело, но в этот самый момент распахнулись двери напротив, и уже знакомая Игарова старуха поманила всю троицу пальцем:

— Готово, господа хорошие… Все готово, мой господин, — Черноухому она поклонилась отдельно. — Уж не пожалеете, это лилия, а не парень. Точно лилия… Прошу пожаловать…