— Сэр, я не понимаю вас. Пусть сегодня мы убили целое море саксов, равно воинов и младенцев, на другом берегу их осталось без счёта. Они приходят с востока, швартуют корабли к нашим берегам и каждый день строят всё новые деревни. После того, что сегодня сотворено, сэр, круговорот ненависти не прерван, а выкован из железа. Теперь я отправлюсь к вашему дяде и сообщу о том, что видел. И его лицо выдаст мне, верит ли он в то, что Господь улыбнётся нашим деяниям.

Те, кто избивал младенцев. Вот, значит, кем мы были в тот день? А та, кого я сопровождал, что сталось с нею? Она сейчас среди вас, дамы? Зачем окружать меня, когда я спешу исполнить свой долг? Отпустите старика с миром. Избиение младенцев. Но меня там не было, а даже если бы и был, разве пристало мне спорить с великим королём, да в придачу ещё и дядей? Тогда я был всего лишь молодым рыцарем, а, кроме того, разве правота его не становится очевиднее с каждым годом? Разве не в мирное время довелось вам состариться? А раз так, дайте нам проехать и не кляните вслед. Закон невинных и вправду великий закон, приближающий людей к Господу, — сам Артур всегда так говорил или это мастер Аксель придумал ему название? Тогда мы звали его «Акселум» или «Акселус», но теперь он зовётся Акселем, и у него прекрасная жена. Зачем вам попрекать меня, дамы? Разве я виноват в вашем горе? Уже скоро пробьёт мой час, и я не вернусь обратно бродить по земле, как вы. Я поприветствую лодочника с радостью, войду в его качающуюся лодку, о борт которой плещутся волны, и, возможно, подремлю немного под скрип весла. И дрёма моя пойдёт на убыль, и увижу я, что солнце почти опустилось и лишь край его виднеется над водой, а берег отодвинулся ещё дальше, и снова предамся грёзам, пока голос лодочника снова тихонько меня не потревожит. И если — как гласит молва — он станет меня расспрашивать, я отвечу ему честно, ибо что мне скрывать? Жены у меня не было, хоть временами мне и хотелось её завести. Но всё же я был благородным рыцарем и до конца выполнял свой долг. Так я ему скажу, и он увидит, что я не лгу. Я не стану с ним спорить. В тёплом свете заката на меня упадёт его тень, когда он перейдёт из одного конца лодки в другой. Но это подождёт. Сегодня нам с Горацием предстоит взобраться по пустынному склону на следующую вершину под серыми небесами, потому что труд наш не окончен, и Квериг нас ждёт.

У него и в мыслях не было обманывать воина. Получилось, что обман незаметно подкрался по полю, чтобы накрыть их обоих.

Хижина бочара стояла в глубокой выемке, её соломенная крыша находилась так близко к земле, что Эдвину, пригнувшему голову, чтобы войти внутрь, показалось, что он залезает в нору. Поэтому к темноте он уже был готов, но удушливая жара — и густой дровяной дым — застали его врасплох, и он возвестил о своём прибытии приступом кашля.

— Рад видеть тебя невредимым, мой юный товарищ.

Голос Вистана раздался из темноты за тлеющим очагом, и Эдвин постепенно разглядел силуэт воина на ложе из дёрна.

— Воин, вы тяжело ранены?

Когда Вистан сел, медленно двигаясь в свете огня, Эдвин увидел, что его лицо, шея и плечи покрыты потом. Но руки, которые он протянул к огню, дрожат, словно от холода.

— Раны пустяковые. Но из-за них началась лихорадка. Сначала было хуже, и я плохо помню, как добрался сюда. Добрые монахи сказали, что привязали меня к спине кобылы, и думаю, что я бормотал всю дорогу, как тогда в лесу, когда притворялся придурком с отвисшей челюстью. Как ты сам, товарищ? Надеюсь, у тебя больше нет ран, кроме той, что нанесли тебе ранее?

— Я в полном здравии, воин, но стою перед вами, покрытый позором. Из меня вышел плохой товарищ, потому что я спал, пока вы сражались. Прокляните меня и прогоните с глаз долой, потому что я это заслужил.

— Не торопись, мастер Эдвин. Если прошлой ночью ты меня подвёл, я подскажу, как вернуть долг.

Воин осторожно опустил ноги на пол, протянул руку и подбросил в огонь полено. Эдвин увидел, что левая рука его туго перевязана мешковиной, а на лице сбоку чернеет синяк, от которого заплыл глаз.

— Верно, — произнёс Вистан, — когда я глянул вниз с вершины горящей башни, и телеги, которую мы так тщательно приготовили, там не оказалось, мне захотелось тебя проклясть. Падать на камни долго и жёстко, а вокруг уже клубился горячий дым. Слушая стенания врагов внизу, я раздумывал, не присоединиться ли мне к ним, чтобы вместе превратиться в золу? Или лучше разбиться в одиночку под ночным небом? Но, прежде чем я выбрал ответ, телега всё же подъехала, запряжённая моей собственной лошадью, которую тянул под уздцы монах. Я не стал гадать, друг он был мне или враг, и спрыгнул с жерла печной трубы, и, товарищ мой, надо заметить, что накануне мы с тобой постарались на славу, потому что я вошёл в сено, как в воду, ни на что не напоровшись. Я очнулся на столе, и добрые монахи, преданные отцу Джонасу, окружили меня таким вниманием, словно меня подали им на ужин. Наверное, тогда у меня уже началась лихорадка, то ли от ран, то ли от печного жара, потому что они сказали, что им пришлось заглушать мой бред, пока они не принесли меня сюда от греха подальше. Но, если боги к нам благосклонны, лихорадка скоро пройдёт, и мы отправимся закончить то, что начали.

— Воин, я всё равно покрыт позором. Даже когда я проснулся и увидел солдат вокруг башни, я позволил каким-то чарам овладеть мной и бежал из монастыря следом за стариками-бриттами. Умоляю, прокляните меня или избейте, но, если я расслышал верно, вы сказали, что у меня есть способ искупить позор прошлой ночи. Скажите как, воин, и я гут же возьмусь за любое ваше поручение.

Когда он говорил эти слова, голос матери уже звал его, раздаваясь эхом по маленькой хижине, поэтому Эдвин даже не был уверен, что действительно произнёс это вслух. Должно быть, произнёс, потому что Вистан ему ответил:

— Думаешь, мой юный товарищ, я выбрал тебя только за мужество? Дух твой силён, это верно, и, если нам суждено выжить в нашем деле, я позабочусь, чтобы ты выучился мастерству, которое сделает из тебя настоящего воина. Но пока ты не закалённый клинок, а лишь заготовка. Я выбрал тебя, а не кого-то другого, мастер Эдвин, потому что увидел в тебе дар охотника под стать твоему воинскому духу. Иметь и то и другое — большая редкость.

— Как такое может быть, воин? Я ничего не смыслю в охоте.

— Даже волчонок, сосущий материнское молоко, может по ветру учуять добычу. Думаю, это природный дар. Как только спадёт лихорадка, мы отправимся дальше в горы, и, бьюсь об заклад, само небо будет шептать тебе, на какую тропу свернуть, пока мы не окажемся у самого входа в логово драконихи.

— Воин, боюсь, вы питаете веру в то, чего не существует. Никто из моих родичей никогда не имел подобных способностей и никто не предполагал, что они окажутся у меня. Даже Стеффа, который видел, что у меня душа воина, никогда не говорил ничего подобного.

— Ладно, пусть я один буду в это верить, мой юный товарищ. И никогда не скажу, что ты хвастался чем-то подобным. Как только спадёт лихорадка, мы отправимся в горы на востоке, где, по слухам, Квериг устроила себе логово, и на каждой развилке я буду следовать за тобой.