— Зачем это? — удивлённо поднял брови дед. — Ты ж служивый. Чего тебе со мной якшаться?

— Если вернешься домой, помогу с работой. А ты мне помоги, если можешь. Правильно подметил — третьи сутки человека жду. Дом у вас большой, разве одному справиться? Никак не встречу.

— Замышляешь чего? — настороженно спросил дед.

— Да. Вот такая женщина, как твоя дочь, попросила помочь. Такая точно история. Судьба прямо под копирку.

— Кого ищешь? — дед не переставал мести и разговаривал с Пётром, стоя к нему в пол-оборота.

— Лазарь Моисеевич нужен.

Не прекращая ритмичных движений метлой, дворник ответил:

— Вон, уже глаза на нас пялятся. Сядь на лавку, будто мы с тобой разговор закончили… — из ближайшего подъезда вышел молодой человек в костюме и, закурив, с интересом принялся вглядываться, с кем это беседует Никифор. — Ты вчера с Лазарем разминулся по незнанию. Ты возле одиннадцатого дежурил, а он здесь проживает, в этом корпусе. Он домой поздно приезжает, не раньше девяти вечера. Можешь и до утра прождать… Вот этот подъезд…

Дед кивнул в сторону наблюдающего за ним человека.

— Нет резона тебе тут торчать до ночи. Сейчас домету, и пойдем ко мне в дворницкую. Только там не откровенничай. Тут даже мебели нельзя доверять.

Напившись чая с печеньем, которое Пётр купил по такому случаю в магазине на набережной, собеседники вышли во двор на перекур.

Дежурный, завидев незнакомого человека в обществе Никифора, приказным тоном окликнул дворника.

— Анатолий Иванович, не волнуйтесь, это мой знакомец, земляк. Если чего — я ж сразу бы сигнализировал. Парень весточку из дома привёз, ну не оставлять же его на улице. У него завтра поезд, — опережая вопрос сотрудника, быстро выпалил дворник.

— Ладно, дед… Исключительно из уважения. По инструкции не положено. Сидеть тише воды, ниже травы, понял? — дежурный посчитал свою миссию выполненной и удалился к своему столу с настольной лампой и телефонным аппаратом.

Стайки детей, игравших во дворе, с закатом солнца поредели — то тут, то там с балконов раздавались окрики мам: «Тоня! Домой!», «Сеня! Ужинать!», «Поля! Папа пришёл!», «Паша! Уроки!».

Двор из гомонящего скворечника превращался в тихий вечерний парк с фонтаном и детскими площадками.

Со сторон арки, что выходила на набережную, периодически заезжали чёрные автомобили, из которых после долгого рабочего дня выходили начальники разных рангов и ведомств.

Общее в них было только одно — отдавая приказание водителю прибыть завтра к половине восьмого утра, они поворачивались лицом к дому и шли туда степенно, не спеша, солидно. На виду всего двора, выглядывавшего из окон своих, передвигаться следовало так, будто ты уверен в завтрашнем дне не менее, чем в грядущей победе коммунизма.

Ближе к полуночи все они тревожно вслушивались в шум за окном и звуки на лестнице. Только потом, когда с рассветом тишину и покой нарушал звук поливальных машин, сон настигал этих людей, но выспаться не удавалось никогда.

Конечно, каждый из жителей дома правительства считал себя кристально чистым, в отличие от соседа.

Иные злорадствовали, рассказывая домашним, что «этот сверху заслужил», но часто бывало так, что дверь злопыхателя тоже в одну из ночей отворялась при помощи ключей дежурного… И тогда уже в этой квартире слышался детский плач, топот сапог в коридоре посреди ночи, и казённые шкафы из цельного дерева, выполненные по эскизам архитектора Бориса Михайловича Иофана, вывернутые наизнанку, скрипели петлями под натиском сержантов НКВД, включённых в группы задержания этой ночью…

В арке показалась чёрная машина.

— Твой едет, — кивнул Никифор своему новому знакомому и предусмотрительно удалился в дворницкую.

Человек в сером хлопковом костюме, в парусиновой шляпе, с густыми усами и шевелюрой хлопнул дверью служебной машины и направился к подъезду. Его водитель не нуждался в инструкциях — график жизни секретаря ЦК ВКП(б) и наркома тяжёлой промышленности не предусматривал отклонений от графика за исключением случаев, когда его вызывал Хозяин. Тогда график ломался, и водитель в числе остальных ожидал либо смену, либо своего пассажира до тех пор, пока не заканчивался ужин.

— Лазарь Моисеевич… — громко произнёс Пётр, но тут же перед ним и наркомом возник дежурный по подъезду.

— Отойди, любезный… — прошипел человек из-за стола с лампой и телефоном, отталкивая плечом непрошеного посетителя и многозначительно запуская руку под левую полу пиджака, туда, где должна быть кобура.

— Товарищ Кошерович! — ещё громче произнёс Пётр, и нарком остановился.

Глянув на неведомого ему человека, Лазарь Моисеевич не смог сразу сориентироваться, но слух резанул партийный псевдоним.

— Вы ошиблись! — дежурный напирал всем телом, выполняя инструкцию.

— Нет. Подождите. Он не ошибся, — Лазарь Моисеевич спустился на пару ступеней вниз и посмотрел в лицо ищущего встречи мужчины.

— Юзовка. Сапожная мастерская. Налёт, — уверенно и чётко произнёс Пётр, глядя в глаза Кагановича.

Некоторое время, буквально три секунды понадобилось секретарю ЦК, чтобы вспомнить это лицо. Тогда этот парень был одет в какую-то тяжёлую одежду и черную шапку. Это он помог сбить с ног налётчика с револьвером в тот момент, когда второй, что был гораздо крупнее, кинул табурет.

— Пройдёмте, — Каганович жестом показал дежурному, что всё в порядке, и предложил визитёру проследовать за ним на лестницу.

— Тут у меня странный персонаж к Кагановичу пришел, — тихо произнёс дежурный в трубку, когда секретарь ЦК с посетителем поднялись этажом выше. — Нет. Не в лифте. Пешком пошли.

Для разговора с Лазарем Кагановичем у Петра была всего пара минут — то время, которое требовалось, чтобы подняться до его квартиры по лестнице. Рассчитывать на чаепитие в доме функционера такого уровня не приходилось. Спасибо, что отреагировал на ключевые слова.

— Лазарь Моисеевич, помните человека, который в Юзовке спугнул налётчиков в мастерской?

— Помню, — Каганович был краток в своих ответах и не спеша поднимался ступенями. В его планы также не входило приглашать этого человека, которого он видел второй раз в жизни, в дом.

— Его зовут Лев Николаевич Зиньковский-Задов. Теперь он — сотрудник отдела ИНО Одесского НКВД. Его арестовали не так давно. Не может быть, чтобы он, побывав в стольких передрягах, стал врагом народа. Это недоразумение. Или чей-то злой умысел в целях обескровить советскую разведку.

— Вы сейчас зачем мне это рассказываете? — Лазарь Моисеевич прервал поток мысли Сидорова-Шестеркина на самом эмоциональном месте. — Вы делаете такие глубокие и скоропалительные выводы, будто досконально владеете темой…

— Товарищ Кошерович… — Пётр умышленно обратился к нему по псевдониму. — Нет больше в этом городе ни одного человека, который мог бы помочь моему другу Задову. Он больше никому жизнь не спасал. Только забирал. И те, у кого он её забирал, точно были врагами. Он триста раз мог навредить, но не сделал этого. Там ошибка. Точно говорю.