Жалко ли было ей своих героев? Да нет, пожалуй, что нет. Она понимала, что все эти «жертвы обстоятельств» знают, на что идут. И их больше волнует не то, что узнают их «страшную» тайну, а что они – там, на федеральном. И о них опять заговорят. Их будут обсуждать – пусть недолго, у всех, в конце концов, своя жизнь и свои проблемы. Их будут осуждать, но в конце концов пожалеют и посочувствуют. Русский человек скорее жалостлив, чем жесток. И каждый примерит свои проблемы на их. И вдруг – полегчает? Вдруг выберемся и мы? Он-то выбрался! И мы переживем безденежье, почти нищету, увольнение с работы, измену, развод, болезни и прочие напасти? Конечно, переживем! Рискнем, попробуем – где наша не пропадала?

Нет, было кое-кого и жалко. Было. Например, одну девочку. Хорошая девочка, способная фигуристка. А дело там было вот в чем – ерунда, конечно. Девочка узнала страшную тайну про своего тренера. Тайна-то была с копеечку – он, тренер этот, матерый волчище, обманул ее, обманул гнусно, задумав послать ее конкурентку на очень важные соревнования. Все, оказалось, знали. Все, но не она. И дурочка эта… Обиделась! О господи! Сиганула с третьего этажа. Отсмотрела эфир и – сиганула. Сломала плечо, кисть и лодыжку, и карьера ее сошла на нет. Из-за такого вот пустяка. Жалко было, вот ведь дурочка какая! Казалось, спортсменка. Они-то удар умеют держать. Ан нет. Из спорта ушла, уехала к себе на родину. Была девочка и нету. Бред, конечно. Но… Тогда Марина почему-то пошла в церковь. Сказала об этом Лукьянову. А он посмотрел на нее как на чокнутую:

– Да брось ты! Бред, честное слово. Не хотела она это знать, понимаешь? Не хотела. Все знали вокруг, а она не видела! Так было удобно. К тому же спортсменка, борец! А какой из нее борец, если она сразу и – лапки кверху? Из-за такой вот херни?

Она вступила с ним в спор. Впервые. Почти кричала, что они сломали той девочке жизнь. Что она не спит по ночам и даже пошла в церковь впервые в жизни, надо сказать. Сказала, что мучается.

Он покрутил пальцем у виска.

– Ну и дура. Прими снотворное. Не спит она, видите ли! Ну и не спи. Тряси своей совестью, наша приличная! И беги с телевидения. Из этой программы беги. Потому, что чистоплюям здесь не самое лучшее место.

– Тебе ее совсем не жалко? – тихо спросила она.

– Мне, – он отчеканивал каждое слово, – жалко, если рейтинг упадет. Тебе это ясно?

Она усмехнулась.

– Конечно! Ты же за рейтинг маму родную продашь. Я правильно говорю?

Он кивнул.

– Правильно. Маму – не знаю. А всех остальных… запросто! Семья, как ты понимаешь, не в списке.

Вот именно после этих слов ей стало по-настоящему плохо. Он ведь не зря подчеркнул: всех остальных, кроме…

Она была в числе остальных.

И после этого разговора, именно после него, отношения их резко ухудшились.

А спустя примерно полгода она узнала, что у него новая фаворитка.

Она перенесла это довольно спокойно – ну, как это вообще может перенести брошенная женщина. Странно признаться – она даже почувствовала какое-то облегчение от того, что он больше так не нуждается в ней. Он приходил еще пару месяцев – редко и ненадолго. Прятал глаза. А когда уходил, она облегченно вздыхала и открывала окно – ей всегда, даже в самый лютый мороз, становилось душно в его присутствии.

Однажды она – вроде бы со смехом и к месту – сказала ему:

– Ты ж меня бросил!

А он ответил серьезно:

– Бросают жен. А ты кто такая? И потом тебе-то грех жаловаться! По-моему, все, что ты имеешь… – он замолчал.

– Ну-ну, продолжай, – кивнула Марина, – не стесняйся!

– Не без моей, так сказать, помощи. Или?..

Она часто закивала.

– Конечно, конечно, спаситель, благодетель, учитель! И господь бог – и все, заметь, в одном флаконе!

Он внимательно посмотрел на нее.

– А разве нет? – Он сказал это так серьезно, что Марина растерялась и уже не нашлась, что ответить.

А ведь это была чистая правда. Ее карьера, благополучие, известность. Деньги. Все!

Больше она так не шутила. Общались они только по работе. Лишь однажды, когда у нее не удался эфир и она сама это прекрасно поняла, спросила у него:

– Не уволишь? Может, я и в этом амплуа тебя больше не привлекаю?

Спросила, а сердце забилось. А вдруг? Вот сейчас?

Он усмехнулся.

– Пока потерплю. По старой памяти. – Потом поднял указательный палец и добавил: – Пока. Поняла? Спи спокойно!

Она почувствовала, как ее замутило.

Ничего, прошло. Конечно, прошло. А вот гаденькое чувство осталось. А ну как выпрет ее в три минуты и не задумается? Все знали, как бывает он крут. И что любые сантименты ему… незнакомы.

Девочку эту, кстати, свое новое увлечение, он пока никуда не «пропихивал» – девочка-то была никакая.

Ну совсем никакая девочка. Хорошенькая, конечно, но… Не тянула. Так и сидела в редакторской. Правда, тихо, надо сказать. Умишка хватало.

Только при встрече с Мариной опускала глаза. Значит, не безнадежна. И совесть присутствует.

А если есть совесть, не будет делать Лукьянов из малютки звезду. Не годятся туда совестливые. Не проходят они фейс-контроль.

Она взглянула на экран и прибавила звук. На экране показалось ее лицо, и она, чуть прищурив глаза, подвинула кресло поближе к телевизору. Вглядывалась минут пять, а потом облегченно вздохнула и откинулась в кресле. Ей нравилось, как она выглядит в этот раз. И к гриму никаких претензий, кстати. Что бывает совсем нечасто.

Она отпила соку, расположилась поудобней и чуть расслабилась.

Передача шла по накатанной, и она была вполне довольна. Мастерство не пропьешь, как говорится. А ведь в тот день так болела голова, что даже подташнивало. И тетки эти раздражали больше обычного. И еще… Раздражало, что на носу этот чертов праздник. Это дурацкий день вечных девственниц и поборниц женских прав. Феминисток, чтоб их! Убогие крысы – потрепанные уродины. И что им не жилось? Революцию, видите ли, захотели! Свободы, блин! Уравниловки. Все пополам с мужиками. Вот кто виновен во всем этом дерьме! Вместо того чтобы осадить своих мужиков, щелкнуть их по носу, призвать к порядку, заставить сеять, пахать, шить и торговать, строить и принимать решения, делать детей, наконец, эти дуры их поддержали. Вот и получили – «с походом», как говорят на рынке. Ушли эти бараны в революцию, бросив жен и детей. Бросив дома, построенные отцами. Бросив земли, скотину. Все побросали. Идиоты! И пошли восстанавливать справедливость. Восстановили? Да какое! «Зато, – говорили с блаженной улыбкой маньяков, – не мы, так наши потомки будут жить счастливо, красиво, богато!»

Вас бы, заядлых, сюда! Особенно этих дурных теток в уродливых и скособоченных шляпках. Вот и полюбовались бы на нас, русских баб. Как сладко нам и как «красиво». Пашем – спасибо, спасибо! – как лошади, а все остальное, что было богом положено, тоже на нас. Все осталось как прежде – дети, хозяйство, огороды, скотина. Но прибавилось то, за что вы радели, – мы стали пахать наравне с мужиками. У нас ведь права! Чертовы куклы. Роза и Клара.