Как вы и сами можете догадаться, про маму и про то, что ее фотоаппарат щелкает, я совсем забыла. В конце концов мы с Диего отпустили друг друга, ибо наступает момент, когда больше нет возможности испытывать напряжение, иначе рискуешь и в самом деле взорваться (не могу сказать, что я когда-либо была свидетелем подобного происшествия на танцполе, однако это вовсе не означает, что я готова рискнуть.)

Когда милонга подошла к концу, пришлось увести маму домой. Дома она показала мне снимки. И вот тогда мне стало ясно: она не просто на моей стороне — она превосходно чувствует танго. Ей все удалось намного лучше, чем многим профессиональным фотографам. Я была поражена — ведь между мной и Диего что-то «происходило», нечто неосязаемое (сейчас я не имею в виду прикосновение к его душе), и ей удалось запечатлеть это! Необычайно сложно фотографировать танго, ведь в танце много неожиданностей и спонтанных моментов. Даже сами танцоры не знают, что произойдет через пару секунд, так как же может это предвидеть человек, наблюдающий за танцорами? И все же, будто двигаясь в ритме танца, фотоаппарат кружил вокруг нас, фиксируя все: как свободен наш дух, как сильны наши чувства. Вот он с близкого расстояния схватил мои ноги — это было болео, фигура-украшение танго. Когда музыка достигла пика эмоций, фотограф догадался «схватить» выражение наших лиц — ибо что еще может выразить истинный дух танго? Эти снимки сказали мне: мама все понимает. Она постигла магию танго, и это я называю чудом!

23 июня 2000 года

Прошлым вечером я взяла с собой маму в «Каннинг». Меня слегка волновала их предстоящая встреча с Гато, однако он настоял на знакомстве. Сказал, что умеет обходиться с матерями и беспокоиться у меня нет причин.

— Сеньора, ваша дочь просто divina[65], — сказал он с чувством, заключая формальную часть. Моя мама буквально просияла: ведь комплимент ее дочери — это все равно что комплимент ей.

— Я просто влюблен в нее!

Мама даже не дрогнула. Она все еще продолжала сиять. Даже если на самом деле она и пришла в ужас, ей хорошо удалось это скрыть. Я рассмеялась — хотелось удостовериться, поняла ли она шутку.

— Может быть, отдадите мне ее руку? Окажите такую честь! — изысканно завершил Гато свой комплимент. Теперь я просто залилась смехом — да так сильно, что чуть не закашлялась. И взглянула на маму. Она не только по-прежнему сияла, но, готова поспорить, я увидела на ее лице нечто похожее на благодарность. Именно тогда я и поняла: предложение, даже от вечно пьяного, обкуренного разноцветного Медведя, много лучше, нежели никакого предложения.

— Твой жених очарователен, — сказала мама, когда претендент на мою руку ушел танцевать с другой девушкой.

— Разве я не говорила, что найду себе мужа? — успела ответить я, прежде чем мы обе разразились смехом (может быть, нервным?).

Да, просто гора с плеч — отныне мама будет меньше волноваться о том, что мне пора замуж. Пожалуй, теперь я сменила ее на тревожном посту; беспокоиться — отныне моя обязанность. Особенно когда я подумаю, что это дурашливое предложение — единственное, которое я когда-либо получала. Даже во время отдыха на Кубе никто так и не попросил моей руки. Перед отъездом все предупреждали меня быть начеку. Мужчины там так отчаянно хотят покинуть страну, что готовы на все, что угодно, даже жениться. Но моим знакомым не стоило волноваться, я не получила ни единого предложения — во всяком случае, руки и сердца. Почему те предложения, которые мне делают, всегда столь невинны? Даже на Кубе.

1 июля 2000 года

Когда я увидела его в первый раз, то подумала: «Что он о себе возомнил? Он что, Рудольфо Валентино[66], черт возьми?» У незнакомца были тонкие усики — и они свидетельствовали: «Я настоящий мерзавец и подхалим!»

Но к тому времени как он наконец послал мне свое приглашение на танец — подняв бровь и втянув щеки, — я уже прекрасно знала, кто он такой. И уже не могла просто так отвергнуть его. Это был Пабло де лас Пампас!

Я решила, что при сложившихся обстоятельствах лучше всего притвориться страусом, и потому уткнулась лицом в его шею, чтобы не смотреть на эти его гадкие усики. О… минутку… все оказалось просто потрясающе! Чудесно! Но как, скажите мне, можно испытывать столь сильное блаженство, танцуя с обладателем столь кошмарной растительности над губой? Чтобы избежать изнурительных размышлений на эту тему, я еще сильнее уткнулась ему в шею.

Хоть я и находила Пабло де лас Пампаса просто нелепым (карикатура какая-то), все же решила подыграть ему. Если он собирается использовать меня, чтобы произвести впечатление на окружающих, то я сделаю ему ответный пас. В конце концов, не важно, есть ли у него усы, однако он регулярно выступает в различных шоу — и в Аргентине, и за рубежом. И к тому же ищет партнершу. Мне отлично известен сей факт: он поместил объявление на доске в танцевальной студии, куда я ходила на практику. На его листке была также информация, что девушка, которую он ищет, должна иметь и балетную подготовку. Хорошо! Я подхожу. Но ей должно быть от восемнадцати до двадцати пяти. Вот с этим — хуже.

Уже давно прошли те дни, когда мне «совсем недавно исполнился двадцать один». Я не могла продолжать обманывать вечно, ибо запуталась в паутине собственной лжи. Рассказывала всем о себе абсолютно разное, а потом не могла вспомнить, кому что плела. То мне был двадцать один год, то двадцать пять лет, а кое для кого у меня вообще не было возраста. Я начала панически бояться этого простого вопроса — сколько мне лет. И краснела уже заранее, соображая, какую ложь сейчас произнесу. Всегда ненавидела вранье. Не потому, что я такая хорошая и правильная, а просто с детства у меня сохранился страх, что тот, кому я солгу, сумеет прочитать мои мысли и поймает меня с поличным. Должно быть, я начиталась сказок и до сих пор продолжаю приписывать окружающим волшебную силу. Или, возможно, уверена, что по мне всегда все можно прочитать, как бы я ни старалась скрыть правду. Я уже пришла к выводу, что ложь относительно моего возраста не стоит заплаченной за нее цены. Правда — вот единственный верный путь, и не имеет абсолютно никакого значения, насколько она неприглядна.

И как же все обстоит на самом деле? Истина заключается в том, что хоть меня еще и не сдали в архив, я уже на пути к этому. Кто, находясь в здравом уме, захочет танцевать со сморщенной старой занудой с отвисшей задницей? Конечно же, все не совсем так. Пока что. Но часы тикают, время бежит, все быстрее и быстрее, и скоро так и будет. Вопрос в том, насколько быстро? Сколько времени у меня осталось, прежде чем я превращусь в одну из тех старушенций, чьи дряблые бедра выступают из-под юбки с разрезом, плотно облегающей впалый живот. И пойму ли я, когда наступит момент все бросить? Смилостивится ли надо мной Господь и пошлет ли мне партнера, пока еще не слишком поздно?

6 июля 2000 года