Она скончалась в половине четвертого пополудни в среду на Страстной неделе, 17 апреля 1680 года. Ей минуло 24 года. Настал тот самый день. Отец Шоленек молился подле еще не остывшего трупа. Глаза священника были смежены. Внезапно он раскрыл их и в удивлении воскликнул:

– Je fis un grand cri, tant je fus saisi d'étonnement[88].

– Эээээээххххх!

Лицо Катерины Текаквиты стало белым!

– Viens ici[89]!

– Посмотрите на ее лицо!

Давай-ка мы теперь посмотрим, что писал об этом событии его очевидец – отец Шоленек, стараясь при этом не вдаваться в политические суждения и памятуя о том, что я обещал тебе хорошие новости. «С четырехлетнего возраста на лице Катерины оставались отметины от оспы; ее болезнь и истязания плоти при покаянии еще больше усугубили уродливые отметины недуга. И вот, всего через четверть часа после кончины, ее смуглое, изъеденное оспинами лицо преобразила внезапная невероятная перемена. В какое-то мгновение оно стало прекрасным и совсем белым…»

– Клод!

Отец Шошетье не мешкая пришел на зов друга, за ним следовали все индейцы деревни. Она как в сладком сне будто плыла в сгущающихся канадских сумерках, казалось, ее безмятежное лицо было выточено из алебастра и покрыто прозрачным стеклянным колпаком. Вот так на глазах изумленных обитателей миссии она отправилась в бесконечный путь смерти с прекрасным белым лицом без единой щербинки. Отец Шошетье произнес:

– C'était un argument nouveau de crédibilité, dont Dieu favorisait les sauvages pour leur faire goûter la foi[90].

– Шшшшшш!

– Цыц!

Спустя некоторое время через селение проходили два француза. Один из них сказал другому:

– Смотри, какая красавица там спит.

Узнав о том, кем она была, французы коленопреклоненно склонились в молитве.

– Давай смастерим ей гроб.

В тот самый момент девушка очутилась в механизме вечного двигателя небес. Бросив взгляд назад через невидимое свое плечо, она поиграла алебастровым лучом на прежнем своем лице и устремилась вперед под звук безумного смеха своей благодарной подруги.

Красное и белое, кожа и прыщики, распустившиеся маргаритки и горящие сорняки – расе[91], дружок мой дорогой и все вы, расисты. Пусть все вы мастера выдумывать легенды и расположением звезд подтверждать их подлинность, но пусть к вящей нашей славе мы все эти легенды позабудем и станем вглядываться в ночной мрак без заведомой предвзятости. Пусть мирская церковь служит белой расе, меняя цвета по собственному усмотрению. Пусть мирская революция служит серой расе, сжигая церкви. Пусть на всю нашу собственность налепят ярлыки. Мы обожаем любоваться цветами радуги, взобравшись на высокую башню. Выстрадайте эту перемену красного цвета на белый – все вы, привыкшие размахивать жупелами, – мы все этим занимаемся в ночи нашей. Но все мы этим занимаемся только время от времени. А в следующий миг мы уже преклоняемся лишь перед непорочными знаменами, зажатыми в грубых пальцах, превыше всего начинаем ценить уединение и уже не владеем собственной историей, она смыта бурным потоком нового поколения, пришедшего нам на смену, мы отыскиваем тени прошлого в новой поросли диких маргариток, и наше представление о моде претерпевает удивительные метаморфозы. Бумажный змей пытается перелететь через здание больницы, кое-кто из узников отделения трудотерапии следит за ним, другие не обращают на него никакого внимания, а мы с Мэри подлаживаемся к оргии греческих амфор в греческих ресторанах. Одинокая бабочка как на американских горках катается на вощеных тенях зелени, так что дух захватывает, как малюсенький воздушный акробат в цирке она падает карманным бумажным змеем деревенского парашютиста вниз, пытаясь уцепиться за папоротник, ныряя в омут пятнышка почтовой марки Икара. Монреальское стираное белье полощется на ветру высокой платы за жилье, а я слабею совершенно естественно, потому что сам выбрал вознесение на милосердии факта. Вот факт, который многим из нас может согреть душу: все партии и церкви могут воспользоваться этой новостью. Святая Екатерина Болоньская скончалась в 1463 году пятидесяти лет от роду. Сестры-монахини похоронили ее, не положив в гроб. Вскоре, думая о том, как тяжко давит земля на лицо их сестры, монахини стали остро ощущать собственную вину. Они получили разрешение на эксгумацию тела. Очистив лицо погребенной, монахини увидели, что его черты почти не изменились, разве что одна ноздря повредилась, свидетельствуя о том, что труп пробыл под землей восемнадцать дней. Тело издавало приятный запах. Когда они его осматривали, «белое как снег тело через некоторое время порозовело, выделяя при этом маслянистую, невыразимо ароматную жидкость».

К похоронам тело Катерины Текаквиты обряжали Анастасия и Мария-Тереза. Они с нежностью обмыли ей руки и ноги, так что от запекшейся крови не осталось почти никаких следов. Они расчесали ей волосы и втерли в них масло. Они обрядили ее в расшитые бусами белые кожаные одежды. Они обули ей ноги в новые мокасины. Обычно тело несли в церковь на берестяных носилках. Французы сделали для девушки настоящий гроб – «un vrai cercueil».

– Не закрывайте его!

– Дайте мне на нее посмотреть!

Толпу надо было ублажить. Жители деревни любовались ее новообретенной красотой еще в течение часа. Настал Великий четверг, или день Вознесения – день печали, день радости, как отмечают ее биографы. Из церкви они понесли ее к большому кладбищенскому кресту, стоявшему около реки, где девушка любила творить молитвы. Отец Шошетье стал спорить с отцом Шоленеком о том, где лучше копать могилу. Отец Шошетье хотел похоронить ее в церкви. Отец Шоленек был против того, чтобы сделать для усопшей исключение. Как-то раньше, когда кому-то копали могилу в присутствии Катерины, священник слышал, как она сказала, что ей бы хотелось, чтобы ее похоронили на берегу реки.

– Пусть так и будет.

Настала Святая пятница на Страстной неделе. Охваченным глубоким горем людям миссионеры прочли проповедь о страстях Иисуса Христа. Они не могли сдерживать рыдания. Они не давали священнику произнести больше двух слов из «Vexilla».

– Vexilla rе…

– Нет! Нет! – Индейцев душили рыдания.

– Vexilla regis…

– Подождите! Повремените! – Слезы застилали их взгляд. – Пожалуйста!

Никогда раньше священники не видели, чтобы люди с такой страстью умерщвляли свою плоть, как в тот день и на следующий.