– Сообщи Ушакову, что я уже здесь.

Пришлось спешно исполнять поручение.

Мадам все суетилась и причитала, хотя не то чтобы слишком искренне, скорее, с целью произвести нужное впечатление.

– Я снабжаю господин Ушаков информацией, и он говориль, что я могу рассчитывать на помощь, если что, – сообщила она в итоге Самойлову, сменив горестный тон на доверительный.

– Мадам, я уже все понял, – осадил ее Иван, изрядно уставший от трескотни. – Прошу вас, – он указал ей на дверь.

Делать нечего, пришлось повиноваться. Софи прикинула, что у нее есть еще возможность повлиять на Андрея Ивановича, с тем она уж точно знала, как договориться, шикнула на девок и вместе с ними покинула спальню.

Иван склонился над покойником, заглянул ему в лицо. Затем обернулся к девице в углу:

– Как зовут-то? А?

– М-меня? – дрожащим голосом переспросила та.

– Ну, как меня зовут, я знаю, – давешняя ирония опять вернулась к нашему герою.

– Глаша, – еле выговорила девушка.

Видя ее окончательно беспомощное положение, Ваня смягчился.

– Глашенька, – ласково повторил он, беря девицу под руку и пытаясь поставить на ноги. Та подчинилась, дала усадить себя в кресло, но с дрожью и слезами справиться все не могла. Ужас пережитого и страх перед грядущим дознанием, ощущение полной беззащитности и понимание того, что вина за случившееся целиком ляжет на нее, – все это совершенно раздавило бедняжку, так что ни говорить, ни мыслить она толком не могла.

Иван видел это, однако допрос пора было начинать, скоро пожалует Ушаков, и ему надо будет представить полную информацию о деле.

– Глашенька, – ласково, но настойчиво заговорил Самойлов, – и как это все произошло?

– Б-барин к-катал меня на ярмарку, – с трудом выдавила она, наконец.

«Чем бы ее привести в чувство?» – размышлял наш сыщик. На столике рядом обнаружился графин с вином, Иван на всякий случай понюхал содержимое – а вдруг отравленное? Но никаких посторонних запахов не учуял. Значит, можно и употребить. Заодно проверим: коли девица пить откажется, значит, знает, что в сосуде яд. Он налил немного в бокал и протянул несчастной.

– Заб-брал м-меня отсюда, – продолжала Глаша, отхлебывая вина, – п-потом приехали об-братно.

– Угу, – понимающе хмыкнул Иван. – Ну а по дороге заезжали куда?

– Только… в аптекарскую лавку… и заехали, – при сем воспоминании девица принялась всхлипывать еще пуще.

Но все же в подробностях описала Самойлову все, что запомнила, все до мельчайших деталей – так просил ее Иван. Всякая пустяковина могла стать ключом к разгадке. Основываясь на показаниях девицы, Самойлов ясно представил, как в предзакатный час Фирсанов вышел из кареты и послал Глаше воздушный поцелуй. Она в ответ прижала пальчики к напомаженным губкам и кокетливо воскликнула:

– Я тебя жду, мой козлик!

Окрыленный сим жантильным политесом, Фирсанов прошествовал в аптеку. Глафире сразу стало скучно. Глуповато-восторженное выражение, которому их учила мадам и каковое она велела «надевать» всякий раз, как наступал час работы, слетело с прелестного лица. Девица деловито сдула упавшую на лоб прядь и поправила корсет. Но минута-другая миновали, а козлик все не возвращался, и Глаша попыталась через окна разглядеть, что так задержало его в лавке со снадобьями. Но ничего не увидела – так, по крайней мере, она божилась.

На том рассказ девушки был прерван, потому как в этот самый момент и появился в комнате Ушаков в сопровождении Егорки, возник в дверях весьма внезапно, хоть и ждал его Иван. Андрей Иванович прошествовал к кровати, посмотрел в лицо человека, который всего полчаса тому назад собирался вкусить удовольствие, а вон как все обернулось, и протянул:

– У-у-у, Андрей Григорьевич Фирсанов. – Девица всхлипнула громче, а Ушаков, продолжая осматривать место происшествия, едва слышно произнес, словно в ответ на ее всхлипывания: – Пути господни неисповедимы, а наши неведомы.

Наконец он вскинул глаза на Самойлова:

– Ну, что думаешь, а?

– Думаю, что старик с зельем перебрал, – Самойлов заметил сомнение в глазах Андрея Ивановича и пояснил, откуда такие выводы: – Следов насилия нет.

– Насчет насилия это его еще лекарь осмотреть должен, – прервал доклад Ушаков, потом понизил голос: – Вот что. Фирсанов – человек знатной фамилии. Негоже, чтобы всем было известно, как он помер. Поэтому дознание пока веди тайно, чтобы мне одному обо всем ведомо было.

Глашка все всхлипывала в углу. Она, может быть, и успокоилась, если бы ее отпустили. Но интересы следствия требовали иного, а потому ей по-прежнему приходилось оставаться наедине с трупом и двумя не питавшими к ней горячих чувств мужчинами. Тот, что был старшим, вдруг подошел к ней, набалдашником трости брезгливо приподнял хорошенькое личико и произнес:

– А ведь отец почтенного семейства. Склянку-то проверь, вдруг что! – уже уходя, бросил Ушаков Самойлову. – А супруге его мы бумагу отпишем, дескать, отбыл по важному государственному делу. Сегодня и доставишь ей самолично.

– А с ней что? – кивнул Иван на Глашу.

– В Приказ, – отрезал Ушаков, – и мадам с остальными, чтобы не болтали.

Больше ему здесь делать было нечего, он все той же тростью откинул полог и вышел.

– Со мной поедешь, одевайся, – скомандовал Иван девке, и та завыла пуще прежнего.

Пока Глашка торопливо натягивала на себя платье, Самойлов все размышлял. Ушаков прав, Иван и сам про зелье подумал. Девица подробно описала визит к аптекарю. И выходит, что в аптеку она не заходила, в графин яду не подсыпала. В лавке был только Фирсанов, заехал поздно, в это время почти все аптеки закрыты, значит, там его ждали как постоянного клиента. Да, лекаря навестить необходимо, узнаем, что за снадобье употреблял граф Андрей Григорьевич Фирсанов. Может, здоровье его давно подводило – немолод, чай. А тут еще амурные страсти, вот сердце и не выдержало. И никакого злого умысла. Но на всякий случай Иван понюхал склянку. Запах, надо сказать, был не из приятных, но какие лекарства приятно пахнут?

Однако сначала надобно отвезти весь этот греховный выводок в Приказ, чтобы не успели сболтнуть чего лишнего, и предупредить вдову об «отъезде» супруга – а ну как разыскивать станет.

Утром того же дня, дождавшись времени, когда прилично было наносить визиты, Самойлов отправился к дому Фирсановых выполнять невеселую миссию – вводить новоиспеченную вдову в заблуждение, что муж покинул ее не на веки вечные, а лишь на малое время.

Богатый особняк, расположившийся в самом центре новой русской столицы, был огорожен затейливой чугунной решеткой и окружен небольшим садом из груш и вишен. Видно было, что хозяева не стеснены в средствах, равно ценят как уют, так и красоту бытия. Ничто пока в облике сего жилища не говорило о тяжкой утрате, постигшей его обитателей, и Ивану совсем не хотелось вторгаться в него со своими сомнительными известиями. Отступать, однако, не должно, и герой наш, отбросив чувства в сторону и велев Егорке покамест ожидать его, решительно покинул карету.