Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я рассказала о том, как пит извалял несчастнуюв грязи. В общем-то выложила всю правду, умолчала лишь о Раздорове, РаеЛисицыной и Серже.
Полковник слушал внимательно, изредка задавалвопросы, потом хватил кулаком по столу:
– Говори правду!
– Честное пионерское, – испугаласья, – все это правда, чистая правда!
– С трудом верится, что ты вызвалаАркашке проститутку, тем самым поставив Зайку в дурацкое положение!
– Они подсунули мне второго января торт,который взорвался.
Вот я и отомстила – насчет торта не соврала.Вечером второго числа гадкие дети, мило улыбаясь, позвали мать пить чай. Вцентре стола красовался шедевр кондитерского искусства – гигантский бисквитныйзамок с кремовыми украшениями. Я обожаю сладкое, и домашним моя безобиднаяслабость хорошо известна. Дети вручили мне нож, а сами отошли подальше. Ничегоне подозревая, я воткнула нож в самую середину кондитерского великолепия.Раздался хлопок, и жирный крем залепил мне лицо, волосы и платье. Домашниепросто легли от хохота. Остатки отдали довольным собакам, из холодильникапоявился новый, на этот раз настоящий «Полет», и я принялась заедать обиду.
Но шутки не закончились. Вечером в спальнювошла, заливаясь слезами, Маруся. Указательный палец правой руки выгляделчудовищно. Ужасающая рана от ногтя до второй фаланги, сквозь запекшуюся кровьпроглядывает кость. Ребенок нес конечность, словно стеклянную, всхлипывал истонал. Сзади маячили Аркадий и Ольга.
– В хлеборезку угодила, – сообщиласпокойным голосом Зайка.
От страха у меня пропал голос, и я кулем оселана кровать. Потом заметалась по комнате! Куда ехать? В Морозовскую, вСклифосовского? Голос не вернулся даже тогда, когда хохочущая Маруська стащилас абсолютно здорового пальца резиновый, на котором и была «рана». Я толькоглазами хлопала.
Оказалось, Аркашка наткнулся на магазин«Смешные ужасы» и накупил разнообразных «приколов». Следующую неделю домашниезабавлялись тем, что подсовывали друг другу пенящийся сахар, немылящееся мыло,пластмассовых мух, пукательные подушки и попискивающую картошку. Наконец эторазвлечение им надоело, и ящик с отвратительными «шутками» сунули в кладовую.
Александр Михайлович внимательно выслушал ивздохнул.
– Значит, решила отомстить? Он тебе торт,ты ему стриптизерку!
– Ну да, – каялась я, –показалось забавно.
– Кому-нибудь другому ни за что неповерил бы, – заявил полковник, – но тебе может прийти в голову еще ине такое.
Я молчала, про себя торжествуя победу.
– Можно узнать, что с Рафаэллой?
– Ну и имечко, – усмехнулсяприятель.
– Рабочий псевдоним, имени не знаю.
Полковник стал названивать по телефону, а яотправилась за чаем. Коньяк он ни за что не станет пить на работе и Женьке непозволит.
Из больницы сообщили удивительные сведения.Валентина Петровна Иванова – так, оказалось, звали Рафаэллу – жива. Более того,девушке страшно повезло. Пуля отстрелила ушную раковину. Крови – целый таз,сотрясение головного мозга, но, как говорят врачи, «непосредственная опасностьдля жизни отсутствует». То ли у киллера рука дрогнула, то ли стрелять не умеет.
Утром пришлось решать сложную задачу. Ехать кнелюбезному преподавателю Федору Степановичу Круглову? Начать следить зашантажистом Иваном Николаевичем Раздоровым? Сунуться снова в «Бабочку»?
Размышления прервал телефонный звонок.
– Даша, – завел Степаниздалека, – как до дому добралась?
Странно, никогда раньше Степка не проявлялподобной заботливости.
– Все нормально.
– Как твои поживают?
– Отлично, говори сразу, что надо.
– Дашутка, будь человеком, не рассказывайникому про картину. Мы ее на днях свезем в Пушкинский музей на экспертизу. Атут дурацкое завещание. В общем, не нужно, чтобы Полина знала про Рембрандта.
Пообещав Войцеховскому не выдать тайны дажепод пытками, я решила сначала съездить в Институт Склифосовского, проведатьнесчастную Рафаэллу.
Приехала я очень вовремя. Девушка лежала втесной шестиместной палате, набитой телевизорами. Два, перекрикивая друг друга,показывали дурацкие ток-шоу, по третьему шел мексиканский сериал.
Рафаэлла лежала с забинтованной головой,отвернувшись к окну, от которого немилосердно дуло. На тумбочке стыла холодная,скользкая геркулесовая каша, в этой же тарелке лежал, угрожающе выставив кости,кусок селедки. На табуретке – полное судно и запах соответствующий.
– Валечка, – прошептала я, затаивдыхание, – Валечка!
Марлевый кокон зашевелился и повернулся. Слезынавернулись на глаза. Лица у Рафаэллы просто не было – невероятныйбагрово-красный синяк, глаза заплыли, губы запеклись. Но девушка узнала меня,потому что пошевелила пальцами и едва слышно прошелестела:
– Привет.
– Как ты? Родственники знают?
– Голова болит, – пожаловаласьбедняга, – шумно очень, и пить хочется. А родственников у меня нет, однаживу.
Я повернулась к Рафаэллиной соседке, тучнойстарухе, самозабвенно уставившейся на павлинообразного Валдиса Пельша.
– Сделайте чуть потише, видите, плохочеловеку.
– Здесь бесплатная больница, –отрубила старуха, – мне тоже плохо, притом я – ветеран войны, пенсия –копеечная, так хоть телевизор посмотрю.
И она демонстративно увеличила громкость.Волна злости буквально захлестнула меня. Ну, погоди, бабуля!
Я выскочила в коридор. Слава богу, не прежниевремена, когда нужно рассовывать медицинскому персоналу шоколадки по карманам ивымаливать внимание.
Через полчаса Валентину перевезли водноместную палату и установили индивидуальный пост. Красивая банкнота, итолстенькая санитарка пообещала кормить больную домашними обедами. Еще паразеленых бумажек, и около раненой засуетился доктор с обезболивающим. Но душавсе равно требовала мщения.
Я пошла в прежнюю палату. Глыбообразнаястаруха глядела боевик.
– Увезли твою в платную палату, –сообщила она, – за деньги все можно, только нам, бедным пенсионерам, сголоду подыхать.
Я оглядела стоящую на ее тумбочке батареюсоков, недоеденный кусок осетрины и вздохнула.
– Мы тапочки забыли.
Я наклонилась и вытащила из розетки вилкутелевизора.