От которого мне сразу расхотелось возражать и спорить. И, усевшись на табуретку у стены, я подпёрла щеку кулаком, поставив локоть на стол, принявшись наблюдать за тем, как байкер хозяйничает на моей многострадальной кухне.

Вытащив турку, кофе (молотой, стоивший мне почти целой состояние и так ни разу и не открытый), какие-то специи и бутылочки с сиропами, скопившиеся там за всё это время. Осмотрел каждый, попробовал и, оставив парочку, убрал остальное в шкаф. После чего закатал рукава до локтя, занявшись каким-то, только ему понятным ритуалом. Явно имевшим к приготовлению кофе какое-то очень отдалённое отношение.

И это я, как бармен говорю. Варить кофе мы умеем, хотя до звания бариста лично мне ещё очень и очень далеко. Но таких плясок с бубнами я даже в лучшем кафетерии города не видела, ни разу!

Впрочем, в данный момент мне на это было глубоко и совершенно наплевать. Я просто залипла на его руках, с татуировками на запястьях до самого локтя. Они выглядели удивительно гармонично на тронутой загаром коже, дополняя образ моего байкера. Этакую смесь серьёзности, делового стиля и абсолютной, невероятной безбашенности, скрытой где-то там, глубоко внутри. До поры до времени, так сказать.

Пока ему в голове что-нибудь не стукнет.

А ещё я с удивлением наблюдала за тем, как ловко и изящно мужчина не самых скромных габаритов обращается с посудой, то быстро смешивая ингредиенты, то задумчиво созерцая из несколько долгих секунд. И глядя на это, я испытывала такое странное, но приятное чувство удовлетворения.

Задумчиво почесав бровь, я ещё раз оглядела с ног до головы неторопливо передвигавшегося по кухне мужчину. И вздохнула, признавая очевидный, пусть и всё ещё невероятный для меня факт. Этот вредный, несносный, невыносимый (и далее по списку эпитетов и сравнений!) блондин на моей кухне, в моей квартире и… Ладно, и в моей жизни! Так вот, он смотрелся здесь так правильно и привычно, что должно было быть страшно. Только не было, почему-то.

Нет, в душе царила целая буря из самых разнообразных эмоций и чувств. Смущение? Ага. Волнение? Куда ж без этого? Удовольствие от заботы и беспокойства? Влюблённость? Да, да и её раз — да! Вот только в этом разнообразии страхом даже и не пахло, увы.

Хотя то, что кое-кто пёр вперёд с изящностью и грацией танка, слегка напрягало, да. Правда, не настолько, чтобы переживать об этом.

— Снегирёва, опять спишь?! — привычный ехидный оклик вывел меня из состояния созерцательного умиления, в котором я пребывала последние минут пять. Тряхнув головой, я вопросительно вскинула бровь, укоризненно глянув на посмеивающегося Лектора. — Так где ваша… М-м-м… Самая значимая часть семьи-то? Ну, по их версии, конечно же.

— Понятия не имею, — честно призналась, осторожно принюхавшись к чашке с горячим напитком, поставленной прямо передо мной. И закрыла глаза от удовольствия, кофе пах умопомрачительно. — Если ушли, то недалеко. А значит…

Что именно «значит» я так и не договорила. Хлопок двери оборвал меня на полуслове и я вздохнула, выпрямившись и посмотрев на застывшую на пороге кухни парочку. Невольно соглашаясь с Марго, обозвавших их Бараном да Ярочкой. И в кои-то веки, глядя на светившуюся от счастья Ниночку, на криво и самодовольно улыбающегося отца, смотревшего на неё влюбленными глазами, я была с ней полностью согласна.

По-моему, они друг друга стоят. И смотрятся рядом ну очень уж органично…

— Ой, Наташенька! А ты уже дома, да? — весёлое щебетание этой белокурой, холёной стерляди резануло по ушам. И я поморщилась, глядя, как заправив прядь волос за ухо, Ниночка продефилировала по кухне, по-хозяйске оглядывая всё вокруг. Её цепкий, слишком уж внимательный взгляд тут же скользнул по моему отстранённому, хмурому лицу. Оценил вставшего сбоку от меня Лектора, подпиравшего спиной стенку и нацепившего свою самую вежливую, ласковую улыбку. И, придя к какому-то своему выводу, мадам радостно заявила, грациозно усевшись на свободную табуретку. — У нас гости? Наташ, девочка моя, почему ты не позвонила? Мы бы и на вас купили что-нибудь… Вкусненькое!

Меня от её тона, от этой манерности и преувеличенной семейности ощутимо перекосило. Ей богу, аж подташнивать начало, так сладко и нереально это всё прозвучало. И я перевела взгляд на отца, оставшегося стоять на пороге комнаты. Он тоже улыбался, но при этом смотрел на меня так, что заныла и задёргалась щека, будто её обожгло сильной, хлёсткой пощёчиной прямо здесь и сейчас. Точно такой же, как та, что досталась Киру с Данькой.

Лишь усилием воли я удержалась от желания потереть пострадавшее место ладонью. И растянув губы в горькой, насквозь фальшивой улыбке, я медленно проговорила:

— Здравствуй… Папа. Давно не виделись.

— Здравствуй… Дочь, — тон его голоса был обманчиво миролюбивым. Но я всё равно поморщилась, расслышав в нём те самые, пресловутые железобетонные нотки. От которых пробирало до костей ощущением грядущих неприятностей. На постороннего человека он никакого внимания не обратил. — Ничего не хочешь мне сказать?

Моя улыбка стала чуть шире. Нервно постукивая пальцами по столешнице, я могла бы поклясться, что чувствую на языке горечь от несбывшихся надежд. Как бы пафосно и сопливо это не звучало, ага. Нет, это было бы смешно, если бы не было так грустно. Ведь я каждый раз, каждый чёртовый раз вставала на одни и те же грабли. Прощала ему все выходки, вытирала слёзы, обижалась и тщательно скрывала эту самую обиду ото всех. И всё равно надеялась на то, что однажды он исправиться. Однажды всё наладиться. Однажды…

Однажды всё будет как в сказке. Как в страшной-страшной сказке с несчастливым концом. А может, теперь всё действительно будет хорошо.

— Я? — притворно удивившись, я склонила голову набок, прикрыв глаза на мгновение, когда Ярмолин, не обращая на зрителей ровным счётом никакого внимания, мягко коснулся губами моего виска. И продолжил подпирать стену, игнорируя зазывные взгляды Ниночки и с неизменной вежливой улыбкой погладывая на моего отца.

— Нет, папа, — аккуратно взяв в руки ложку, я принялась бездумно размешивать сахар в кружке. Даже не задумываясь о том, есть он там или нет. Не до того мне как-то было, лишь бы руки чем-то занять, скрывая собственную нервозность. — Мне тебе сказать нечего. Со-вер-шен-но. Мне другое интересно… Папа. И я очень, очень хочу об этом спросить!

Выдержав небольшую паузу, я зажмурилась и потерла переносицу. После чего всё-таки озвучила свой вопрос, глядя прямо в глаза этому, некогда такому родному человеку:

— Кто ты такой, чтобы поднимать руку на детей? Кто дал тебе на это хоть какое-то право, а?!

Вот всё равно, как бы я не старалась, а голос дал петуха и я только чудом не начала орать. Отец же на мою тираду лишь откровенно поморщился, без труда догадавшись, о чём идёт речь. И, взмахом руки пресекая попытку своей пассии вмешаться в разговор, мягким, нравоучительным тоном заметил:

— Наташ, если ты не забыла, я ваш отец. И мне лучше знать, как воспитывать своих детей.

Чтобы не сорваться и не наговорить ничего лишнего, я прикусила щёку изнутри, усилием воли заставив себя успокоиться. Сделала пару глубоких вдохов, и, не выдержав таки, громко, надрывно рассмеялась, качая головой: