Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внутри опять возник и устремился вверх холодный пузырь, колючий, неудобный, какой-то верткий, кусок ледышки, всплывающий из глубины на волну, – подобрался скол льда к сердцу и, хотя сержант и ждал, когда он ткнется в ткань, – ткнулся внезапно, в ушах возник невольный звон, губы Есенкова дрогнули: ах, Крыгин, Крыгин, за что же так тебя? Даже боевую медаль свою не успел поносить – вернулся из Кабула и сразу убрал в вещмешок. А так мечтал к себе домой, в тульский город Ефремов вернуться с наградой, мать порадовать, поудивлять девчонок в городском саду. Не удалось поудивлять девчонок, как не довелось и пообщаться с одноклассниками, и футбольный мячик попинать, и половить рыбки в тихой речке с таинственным названием Красивая Меча – все пошло прахом: лежит Крыгин на чужой земле, мух кормит.
Пустынна, нема, наполнена всклень, до самых краев налита солнцем улица. Ребята ждут, снайпер ждет. Есенков ждет, душманы ждут – тишь тревожная, полая, послушать ее как следует не дает сердце. Сердце колотится так, что кровь на висках рвет жилы. Есенков оглянулся назад – почудилось, что хозяева колотят в дверь, пробуя сдвинуть арбу. Но нет, не колотят, все тихо.
На какой же крыше засел снайпер? Не зная, немудрено подставиться, да только Есенков подставляться не желает – совершит обманное движение, известное каждому детсадовцу. Под ногами валялся кусок проволоки, Есенков достал его, насадил на торец панаму. Высунул панаму за край дома.
Выстрел ударил тотчас же – пуля с мокрым хлюпаньем всадилась в толстую плоть дувала, рядом с панамой. Есенков отдернул панаму и выглянул – надо было использовать те несколько секунд, пока снайпер передергивает затвор карабина, выбивает из казенника гильзу, а в ствол загоняет новый.
Вот он! Стрелок приподнялся на крыше кибитки, широколицый, усатый, здоровый – по плечам видно, что кулаком может сбить с ног корову. Есенков дал по нему очередь из автомата. Снайпер стремительно нырнул вниз, откатился от края крыши и замер. Есенков дал еще одну очередь, с горечью отметил, что из автомата снайпера не достать – пули на излете, снайперу вреда почти не причиняют. Да потом стрелок хорошо прикрыт крышей. Гранатомет бы сюда – очень удобно взять стрелка гранатой из «эрпеге», либо миной, которую, как лепешку, можно плоско закинуть на крышу.
Где же Спирин, где? Почему отстал, куда запропастился? Если сзади на Спирина навалились душманы, отсекая от своих, он обязательно бы крикнул, если бы не крикнул, то замычал бы, заблеял, подал бы голос, а то не было ни мычанья, ни блеянья, ни голоса – существовал человек, дышал, ругался, жил и фьють! – сдуло ветром – перестал существовать! Есенков почувствовал невнятную опасность со спины – когда весь напряжен, натянут, словно струна, нервы звонят – опасность чувствует даже одежда, не только тело. Словно бы сзади на него кто-то собирается навалиться. Оглянулся – никого. Арба по-прежнему была плотно приставлена к двери. Хозяева явно дома, но раз запахло жареным и началась стрельба – не хотят показываться. Правильно поступают граждане. Никого не было за дувалом.
А из-за края крыши высунулся ствол карабина, вытертый догладка, нарядный какой-то, и Есенков тотчас дал по стволу короткую очередь. Снайпер, человек осторожный, поспешил убраться.
Каждый бой, каждая стычка подкидывает новую задачу – всякий раз приходится искать новое решение, независимо от того, кто ты – командир или рядовой. Слишком многим ненужным вещам нас научили в жизни – в школе, на заводе, в комсомоле, в техникуме, в «учебке» – учебном полку, не пройдя который, солдат вряд ли сможет очутиться в Афганистане, одна наука напластовывается на другую, голова от наук трещит, а толку мало. Нужна ли здесь, в этом кишлаке, торжественная парадная шагистика – а она была, – нужно ли умение спасаться от морозов, когда здесь морозов нет, а зимой идут дожди, нужна ли редкая туристская способность зажигать костер с одной спички, когда сушняк тут можно зажечь прямиком от ремня, изловив надраенной латунью солнечный зайчик, либо простым стеклышком, нужна ли куча других вещей, необходимых в других местах, а здесь нет – а? Зато, увы, солдат не знает, как спасаться от укуса проворной каменной змейки, схожей с ящерицей, и обычного скорпиона, можно ли есть дикобразов и степных лисиц, когда нет свежатины, небо закрыто, кругом душманы, с облаков вместо дождя сыпется песок вперемежку со шрапнелью, не знает языка – ни дари, ни пушту, а простым словечкам, типа «здравствуйте», «как ваше здоровье» и «спасибо» обучается в перерывах между атаками, вражеское оружие познает только в боях и не умеет отличать одно ущелье от другого. Хотя каменные складки Гиндукуша очень похожи друг на друга, все они на одно лицо – угрюмые, коричнево-сизые, с синими и рыжими прослойками; в гиндукушских ущельях даже вертолетные штурманы – на что уж опытные ребята, с головой и чутьем, умеющие ориентироваться с закрытыми глазами, и те блуждают, не то что простые солдаты, – а ведь есть наука, позволяющая хорошо ориентироваться в горах, только вот в дело ее никак не определят.
Но не время разбираться в том, что есть и чего нет, в самом себе и в своих ощущениях – лопатки свело невольной нервной судорогой, тело его продолжало ощущать опасность, Есенков резко развернулся, отпрыгнул от стенки и точно угадал момент – с другой стороны дувала показался безбородый костляволицый человек с круто выпирающими монгольскими скулами, приложился к автомату, но опоздал – Есенков опередил его, хотя и сам Есенков был опережен – сержанта подстраховали ребята, сидящие в промежуточном дувале.
Крутоскулого душмана как сдуло.
В ту же секунду с крыши ударил карабин, Есенков откинулся назад, привстал да цыпочках – из дувала попробовали выбраться его ребята, но бесполезно, кто-то из них, в следующий миг Есенков разглядел – Фатахов попытался достать до снайпера из автомата – не достал, снайпер снова ударил из карабина, пуля взбила желтый глиняный фонтанчик и Фатахов нырнул за дувал – исчезновение его было таким же, как и исчезновение крутоскулого душмана. Есенков помрачнел. Сделав автоматом быстрый выпад, ударил по краю крыши очередью и снова отпрянул назад.
Улица была пустынной, жаркой, тело убитого «пинцета» вызывало ощущение тоскливой нереальности