Обомлевшая Мила хотела было что-то вякнуть, возразить по привычке, но Хадди уже скользнул в дверь, держа в правой руке автомат, в левой пистолет. Двигался он бесшумно, в то же время так быстро, что Мила едва успевала за ним. Сердце ее безумно колотилось, казалось, что стук его гремит по всему коридору.

Желтые стены, облупившаяся масляная краска. Вдалеке что-то глухо бухает – монотонно, механически; запах перегретого метала, машинного масла – похоже, в самом деле фабрика. Незаметно отстать, потеряться, повернуть обратно и где-нибудь спрятаться. Подождать, пока все кончится. Победит ли этот зверь своих врагов, креаторов, или они навалятся скопом, смогут справиться с ним? Кто кого – уже неинтересно. Это не для нее. Она вообще не знает, что она здесь делает.

Хадди поворачивает за угол, и Миле становится еще страшнее – только не потерять его из виду, не остаться одной! Она вылетает из коридора и застывает в оцепенении – прямо на них идет тип с автоматом. Только что случилось с Хадди? Это уже не Иштархаддон, даже не Игорь, он уменьшился в росте, стал приземистым толстяком, идет вперевалочку, одет в серую замасленную спецовку и растоптанные ботинки. На голове – старая кепчонка, в руке – не автомат, а короткая лестница-стремянка.

– Стой, – говорит охранник, – ты кто такой, откуда?

– Штукатур я, – говорит толстяк, – из ремгруппы. Тут токо со вчера работаю.

– А… Ну ладно, – говорит охранник. А пацан тоже с тобой?

Они оба поворачиваются к Милене и она чувствует, как мочевой пузырь разом переполняется от страха, взлетает раздутым дирижаблем к самому желудку.

– А, Серёнька-то? – толстяк улыбается, лоснится лицом, топорщится усами, подмигивает. – Наш. Тожа штукатур.

Мила осторожно, не дыша, скашивает взгляд на свою девичью грудь – хоть и небольшую, но рельефно обтянутую бликующей бронированной тканью. Нет никакой девичьей груди, нет и брони. Потрепанные серые лацканы – такая же спецовка, как на толстяке. Мила глупо улыбается, кивает головой охраннику, едва не делает с перепугу реверанс. Интересно, как сейчас выглядит ее лицо? Небось, тоже усатое.

– Слушай, ты Олежку Балашова не видел? – спрашивает детина с автоматом.

– Это кто такой?

– Ну, со службы безопасности, как я.

– А, с пушкой который? Видел. Лежит твой Олежка трупом. Я ему позвоночник сломал.

Недоумение начинает округлять глаза охранника, но уже поздно – усатый толстяк бьет его стремянкой – наотмашь, в шею, с невероятной для человека скоростью. Парень отлетает к стене, оседает на пол, кровь бьет из рассеченной артерии фонтаном. Толстяк вытягивается на глазах, меняет внешность, снова становится Иштархаддоном Масловым, наклоняется над охранником и бесшумно сворачивает ему голову. Мила отворачивается, падает на колени. Ее уже не тошнит, ее рвет.

– Какая ты неженка, Милена, – шепчет голос Хадди прямо в ухо. – Все только началось, а ты уже блюешь. Это нехорошо. Это слишком громко, тебя могут услышать.

Милена не может ответить. Ее выворачивает.

– Пойдем.

Мила крутит головой. Нет, нет! С нее достаточно.

– Встань! – рявкает Хадди, хватает ее за воротник, тащит вверх. – Встань, слюнтяйка! Иди за мной! Я приказываю!

Мила плачет взахлеб, вырывается, поскальзывается в луже собственной рвоты и снова оказывается на полу. От нее дурно пахнет.

– Хорошо, Милка, – шепот с интонациями фальшивой доброты. Кажется, уже не Иштархаддон, а Игорь. – Я оставлю тебя здесь, ненадолго. Я вернусь, как только смогу и уведу тебя отсюда. Никуда не уходи. Хорошо?

Милка кивает головой как заведенная. Она согласна на все, только бы никуда не идти.

– Я тебя замаскирую. Ты будешь выглядеть как охранник – тот, которого я сейчас шлепнул. Поняла? Молодец, солнышко. На, держи автомат. Стрелять не пытайся – патроны из рожка я все забрал. Да и не сможешь ты стрелять… не твое это дело. Если подойдет кто, скажи, что на тебя напал Принц, ранил тебя. Голос у тебя будет мужской, но ты все равно много не говори, лучше притворись, что потеряла сознание. Да, вот еще что. Обычные люди тебя не узнают, но если попадется креатор, то он тебя раскусит.

– И что… что тогда делать? – сипит Милка.

– Ничего. Все будет нормально, не бойся. Я скоро вернусь.

Милка сидит, прислонившись к стене, держит в руках автомат, хранящий тепло рук только что убитого хозяина. Тупо смотрит на свои ноги в зеленом камуфляже и армейских ботинках, ноги мертвого охранника. Смотрит на самого охранника, которого волочит за шиворот Игорь из рода Слышащих Иштар. Волочит, оставляя широкую кровавую полосу, вцепившись в воротник мертвеца правой рукой, а левой впихивает в рот бутерброды из пакета Милены. Уходит вдаль по коридору, одновременно тащит труп и набивает желудок. Все правильно, господа. Если господин (господь) Маслов не будет жрать, то потеряет энергию, и не сможет поддерживать маскировку Милены. И тогда, если ее найдут, то не убьют сразу. А так, глядишь, еще поживет некоторое время – пока не напорется на настоящего креатора. Все правильно, господа и милорды.

Все правильно, кроме того, что она здесь. И кроме того, что уйти отсюда она не может.

* * *

Мила просидела так двадцать минут – время определила по часам, оказавшимися теперь большими, мужскими – как у убитого охранника. Самой же Миле показалось, что прошло несколько часов – минуты ожидания растянулись, растворились в мучительном вслушивании в тишину, в неподвижном напряжении мышц, готовых в любую секунду поднять тело на ноги и броситься наутек.

Через двадцать минут по коридору пронесся звук шагов. Три человека появились из-за угла и быстро пошли к Милене. Один из них был охранником, вооруженным пистолетом, второй – грузным лысым человеком лет пятидесяти, третий… Третий – Вадим собственной персоной. Мила откинула голову, уперлась затылком в потолок, полуприкрыла глаза. Я ничего не соображаю, думала она, мне плохо, меня ранили, я вообще ничего не соображаю, не могу даже говорить…

– Глядите, Борька сидит! – сказал охранник. – А кровищи-то, кровищи…

– Иди посмотри, живой или нет, – приказал лысый. – И поаккуратнее давай, не шухерись.

Над Миленой склонилось конопатое лицо. Жесткая рука хлестнула по ее щекам – раз, другой, третий… Мила фыркнула, мотнула головой и широко распахнула глаза.

– Борька, ты как, живой? – охранник смотрел сочувственно.

– Живой, – еле слышный, полумертвый шепот.

– Чего тут было-то? Крови – словно ей пол мыли.

– Не знаю. Не помню ничего. Принц здесь был.

– Мы в курсе, что Принц. Он на втором этаже прокололся, хотел в виде Олежки Балашова пройти, внешность, значит, себе переделал. Но напоролся на Грызуна, тот его моментом раскусил.

– И чего?

– Ну чего – успел, сука, пять наших убить, и ранил человек десять, а потом обложили его, засел он в операторской, пока типа как отстреливается. Долго не продержится. Грызун сказал – живым его не брать, шлепнуть обязательно. Нельзя, говорит, в живых его оставлять. В крайнем случае, гранатами его закидаем. А тебя что, ранили?