Празднование восемнадцатого дня рождения Индиго было скромным. Мы пошли в Иной Мир, взяв с собой коврики и подушки, одеяла и свечи. Индиго взяла маленькую тележку, всю обвязанную верёвками. Я полагала, что там были различные чаи из тех, что мы всегда хранили в башенке, но когда она развязала верёвки, глаза мои расширились.

Внутри оказались бесценные сокровища, предметы завоевания рода Кастеньяда, которые прежде я видела разве что по другую сторону стекла в сервантах, где они хранились: розовый с голубым императорский фарфор династии Мин; ожерелье из колумбийских изумрудов, где каждая подвеска была размером с яйцо; стеклянная палетка монет древнего Понтийского царства; и прекрасная нефритовая чаша, которую Тати выиграла на аукционе в прошлом году.

Мне безумно нравилась эта чаша. Говорили, что когда-то её использовали монгольские ханы, ценившие нефрит за его способность нейтрализовать яд. Я слишком боялась дотронуться до неё, когда Тати принесла её и показала нам. Теперь я смотрела, как Индиго расставляет цветы в вазу, надевает изумрудное ожерелье, прислоняет палетку с монетами к чайнику и сыплет малину со сливками в нефритовую чашу, размешивая пальцем, а затем отправляет сладкую ягоду себе в рот.

Это была безнадёжно декадентская демонстрация сокровищ, и если прежде её небрежность могла восхищать меня, то теперь чай обращался в кислоту прямо в желудке. Это ничего не значило для неё, когда для внешнего мира каждый артефакт был частью огромной бесконечной истории… а она надевает их себе на шею, как простой кулон.

– Что? – спросила Индиго, протягивая мне чашу. – Хочешь попробовать?

Я покачала головой.

Индиго пожала плечами, откинулась на одну из подушек.

– Теперь, когда я официально стала взрослой, я могу позаботиться о нас обеих, и тебе больше не придётся возвращаться к Юпитеру и его лачуге.

Мы с Индиго часто смеялись над домом Юпитера. Но теперь, когда его самого там не было, я думала о матери, протирающей шкафчики, подогревающей две миски бульона с лапшой, осторожно ступающей, принося их к дивану. Думала, как она бережно поставила на столе букет цветов, собранных на обочине. У нас не было вазы, и мы использовали старую бутылку из-под выпивки с сорванной этикеткой. Это не был винтажный хрусталь, как у Индиго, но всё равно притягивал внимание.

– Мне нужно возвращаться к ней, – сказала я, потом поправилась. – В смысле, к ним.

Индиго сморщила нос.

– Зачем?

Даже я сама не понимала причин и перебрала их все в поисках хоть одной, которую Индиго могла бы принять.

– Потому что она может нас проклясть, – ответила я. – Ты всегда говорила, что женщины, которые нас породили, обладали некой магией. Если я разозлю её до выпускного, она может всё испортить.

Индиго удерживала мой взгляд своим, глядя поверх чашки, потом кивнула.

– Ладно, – ответила она. – По крайней мере, скоро всё закончится. А потом мы трансформируемся и не вспомним даже, как их зовут.

На следующее утро я вернулась в дом к матери.

Без Юпитера место казалось немного шире, серый ковролин – чище, а свет – ярче. Здесь было почти… по-дружески. Моя мать сидела за погнутым квадратным обеденным столом, закинув ноги на клетчатую обивку стула.

На этот раз я заговорила первой:

– Ты говорила, мы прокляты.

Моя мать сморгнула.

– Знаю.

– А как именно?

– Почему ты спрашиваешь?

Моя мать смотрела на меня со стальной нежностью – я и забыла, что она так умеет. Когда-то этот взгляд означал, что она отменит для меня ночную смену, если я попрошу. Та старая болезненная потребность броситься к ней в объятия охватила меня, и от силы этого чувства я пошатнулась. Я так долго не чувствовала подобных порывов, что даже забыла, как от них защищаться.

Моя мать поднялась и прошла по маленькой кухне. Залезла в шкафчик у плиты, разгребла какие-то вещи, стоя на цыпочках, а потом что-то достала. Это оказался конверт, который она выложила на стол и пододвинула ко мне. Никто из нас так и не сел.

– Проклятие заключается в том, что нас легко поймать в ловушку, – ответила она, всё ещё не глядя на меня. – Наши иллюзии сплетают вокруг нас заросли из роз, а когда мы пытаемся сбежать, то наталкиваемся на шипы. Теперь я это вижу. Вижу как человек, который не может отпереть замок, но хотя бы понимает, что замок есть. – Она кивнула на конверт. – Я откладывала для тебя много лет. Знаю, я далеко не всё делала хорошо, но о проклятии никогда не забывала. Я не хочу, чтобы ты оказалась в ловушке, как я. – Пальцы моей матери на столе задрожали. – Не хочу, чтобы ты оказалась в ловушке вещей, которые считала настоящими, а на самом деле их нет… или в ловушке того, кто говорит, что лишь он один может любить тебя.

Я открыла конверт. Внутри оказалась визитка с названием и адресом банка, и номер банковского счёта. На сложенном квитке был баланс на счету, на моё имя. Для Индиго сумма была небольшой, но для меня – целое состояние.

– Когда мне исполнилось восемнадцать, я переехала к своему парню и больше никогда не общалась с родителями. – Она тихо рассмеялась, рухнула на стул. Свитер чуть съехал с её плеча. Она выглядела такой костлявой, словно износилась до хрящей. – Скоро и тебе исполнится восемнадцать, и тебе не придётся жить под моей крышей. Ты всё равно тут едва появляешься. – Её губы чуть дрогнули, и я приготовилась к удару, который так и не наступил. – Но что бы ты ни сделала, я хочу, чтобы ты делала это на своих условиях. Можешь потратить деньги на оплату обучения в колледже. Или на путешествие. Что ты собираешься делать после выпускного?

«Отращу крылья и стану королевой», – подумала я, но ничего не сказала.

Часть меня верила, что я промолчала, потому что это была уготованная нам священная судьба, о которой знали только мы с Индиго. Другая часть меня знала – я промолчала из-за сомнений и от стыда. От стыда, что, когда попыталась произнести эти слова, они больше не ложились на язык. То, что когда-то казалось истинным, стало искажённым.

А может, я больше не желала, чтобы это было правдой.

Я прижала к груди конверт матери. Её взгляд был болезненным приглашением. Я не могла заставить себя ответить напрямую, поэтому потянулась к стулу рядом с ней и, впервые за целую вечность, села.

Неделю спустя я обнаружила Тати в спальне одну. Ясность сознания в эти дни приходила к ней краткими вспышками. Она замерла, услышав,